Это было до ПНВ – приборов ночного видения – или бронежилетов, и мы были на вражеской территории, так что напряжение было высоким. За время нашего пребывания в Чамане мы заполнили десятки пещер на юго-востоке Афганистана.
В середине месяца, проведенного нами на объекте ЦРУ, нашей команде дали несколько выходных. Я сказал нашему капитану, что воспользуюсь ими, чтобы в компании с несколькими моджахедами провести разведку вдоль границы.
"Как долго тебя не будет?" спросил он.
"Пару дней. Может, больше. Если вляпаюсь в неприятности, отправлю известие с кем-то из местных".
"Будь осторожен", ответил капитан.
Я не сказал ему, что планирую вести разведку на север аж до Кабула. Я заметил, что таджикские боевики из нашей группы относительно легко и часто ездили из нашего расположения поблизости от юго-востока Афганистана в место, где была их штаб-квартира в скалистой Панджшерской долине к северу от Кабула.
Будучи любопытным типом, в начале декабря я попросился сопровождать их в одной из поездок. Одетый в местную рубашку до колен (перухан), мешковатые брюки (тунбан), толстый халат (пато) поверх и плоскую шерстяную шапку (пакол), я выехал с пятью моджахедами, рассевшимися по двум пикапам. Один из них, старик, говорил по-русски, на неплохом уровне, достаточном, чтобы проехать через любой советский блокпост. Я вооружился автоматическим пистолетом, который спрятал под халатом. Просто на всякий случай.
Мы ехали по потрясающе красивым местам, мимо покрытых снегом гор, останавливаясь на периодически попадающихся блокпостах талибов. Уже тогда боевики Талибана – пуштунские племена и исламские фундаменталисты, вооруженные и обученные пакистанской разведкой – контролировали большую часть южного Афганистана.
Как объясняли их офицеры, пакистанцы сделали это, потому что хотели, чтобы ополченцы Талибана послужили буфером, если Индия, их давний и ненавистный соперник, нападет на них через Афганистан. И они делают это до сих пор, несмотря на то, что Пакистан объявляет себя нашим союзником в борьбе с исламским терроризмом.
Когда мы двигались на север, я понял, почему Афганистан никогда не подчинится иностранному господству. Дело не только в том, что тамошние люди были чрезвычайно независимы. Они были чертовски круты, и жили в условиях, которые проще всего описать как средневековые. Их недоверие к чужакам, особенно с Запада, было очень сильным.
Кроме того, местность большей части страны была гористой и труднодоступной. Помимо нескольких дорог, соединяющих основные города, единственным способом добраться куда-то, кроме как по воздуху, было движение по грунтовым тропам, преодолеть которые часто можно было только на осле или пешком.
Еще меня поразило то, что в целом все афганцы выглядели одинаково. Мужчины и женщины, молодые и старые, бедные и богатые, по большей части были одеты как скромные крестьяне. При отсутствии системы документооборота, не говоря уж о единой базе данных, как иностранный оккупант мог отличить водителя автобуса от моджахеда?
Да никак, узнал я через полтора дня, когда мы остановились на блокпосту русских в пригороде Кабула. Пока я нервничал в ожидании, мой русскоговорящий товарищ по путешествию объяснил, что мы крестьяне, едущие помочь другу, живущему к северу от города, построить стену вокруг его дома.
Объем разрушений, увиденный мной, когда мы попали в Кабул, был потрясающим. Многие улицы были завалены грудами кирпича и щебенки, мосты сильно повреждены, многие строения были совершенно непригодны для проживания, и я не видел ни одного здания, которое не было бы испещрено дырами от пуль. Мы видели мрачных русских солдат, дежурящих на перекрестках, и патрулирующую бронетехнику. Занимавшиеся своими делами местные жители, делающие покупки или идущие из одного места в другое, выглядели потрепанными и несчастными. У меня создалось впечатление, что советская оккупация идет не лучшим образом.
Когда мы проезжали мимо американского посольства, я увидел унылое, непривлекательное, желтоватое здание, заколоченное листами фанеры. Большой латунный герб США над входом был грязным, но целым.