— Ослы, чего вы хотите от меня? Чтоб вы сгорели! Что вы насели на меня? Я не ребе! Возьмите себе Иче и убирайтесь ко всем чертям! Слышите?
В это время из дома вышел реб Довидл, сонный, в мягких замшевых туфлях. Вышел и взял отца за руку:
— Папа, пойдем домой! Тебе вредно стоять на солнце!
Со слезами на глазах Мордхе отошел от толпы; он хотел остаться один. Ему было очень больно за реб Менделе. Он обошел реб Иче и пошел вдоль бревен, лежавших у забора. Тяжелые думы разбередили его душу. Он услышал, как его окликают, узнал голос Шмуэла и обернулся.
— Ну, как тебе нравится реб Иче? — улыбнулся Шмуэл. — Он опаснее босого Исроэла!
Мордхе посмотрел на него и ничего не ответил.
— Ведь в этой сцене во дворе, — загорячился Шмуэл, — чувствовалась рука реб Иче! Если б не он, Исроэлу не хватило бы дерзости так унижать ребе перед всей толпой! И как он смиренно — я говорю о реб Иче — упал потом к ногам реб Менделе! Но ребе его оттолкнул: он его прекрасно знает! В самом деле, — Шмуэл схватил Мордхе за ворот рубахи, — ходит себе человек, закатив глаза! Что из того, что он хорошо знает Талмуд и Библию? Я ведь тоже их знаю. Разве нужно строить такие гримасы? Скажу тебе откровенно: реб Иче хочет стать ребе! Он ни перед чем не остановится. Каждое его слово передается от человека к человеку, и достаточно ему зевнуть, чтобы они из этого сделали чудо! Чего тебе больше? Реб Иче только что приехал в Коцк, а уже все женщины города знают об этом — я не преувеличиваю — и собираются к нему. Ну, что ты на это скажешь? Реб Менделе женщин не принимал.
— Послушай, — перебил его Мордхе, — я голоден как собака, а идти домой не хочется. Ты не знаешь, где здесь можно достать что-нибудь перекусить?
— Конечно, знаю! Идем, я тебе покажу! — Шмуэл потянул Мордхе за рукав, и молодые люди двинулись по улице.
Они зашли на рынок. Лавочники, полусонные, сидели у дверей, жевали свои бородки, усы и смотрели на пустую площадь, посреди которой стояла старая церковь с двумя высокими башнями. Башни упирались в небо крестами. Вокруг базара разместились маленькие выбеленные домики, и казалось, что огромная старая церковь, на фоне которой домики выглядели еще меньше, попала сюда по ошибке.
Толпа мальчишек пробежала по базару, задрав головы вверх; они смотрели на кресты, поскольку считали, что церковь с каждым днем понемногу все глубже уходит в землю.
У ратуши стояли и разговаривали несколько евреев с тросточками под мышкой.
К ним вышел торговец хлебом с соломинкой во рту, вынул цветной платок и развернул его; все взяли по нескольку зерен и, разглядывая, судили об их качестве.
Было тихо. Куры лениво прогуливались по базару, рыли землю лапками, клювами. Молодой петушок дерзко закукарекал, нахохлил маленький красный гребешок и погнался за старой курицей.
Торговцы хлебом смотрели вслед петушку, который гнал курицу и исчез с нею за церковью. Скоро прилетели голуби, нарушив тишину своим воркованием. Они спокойно плавали в воздухе; белый и серый цвет их перьев ласкал глаз.
— Вот мы и пришли! — провозгласил Шмуэл.
Они вступили в полутемный коридор. В нос им тотчас ударил запах вина и меда. В кабачке стоял хозяин с подоткнутыми под пояс полами и выкачивал вино из бочки в ведро. На стене висел порыжевший портрет Наполеона. Пол был чисто вымыт. Через открытую дверь, которая вела в соседнюю комнату, видно было, как пожилой еврей в ермолке играл в шахматы с подростком. За круглым столом сидели двое поляков и пили вино из стаканов. Шмуэл с Мордхе уселись в стороне. Никто к ним не подходил, хотя Мордхе постучал по столу:
— Дяденька, можно у вас чем-нибудь перекусить?
— Что желаете? — спросил еврей, не переставая выкачивать вино, и начал перечислять нараспев: — Свежая жареная уточка, гусятина…
— Дайте половину утки! — перебил Мордхе, не дав ему перечислить полный список блюд. — И бутылку кислого вина!
Еврей закрыл кран бочки, посмотрел пристально на Мордхе и вышел из комнаты.
Через несколько минут вошла девушка с завитками волос над веселыми глазами, накрыла на стол и принесла хорошо зажаренную, еще дымящуюся, вызывающую аппетит утку.