— Не было времени заняться этим, — заметил Телехов. — Я повторяю — ошибки у нас вполне возможны, важно, чтоб они не были крупными. Давайте пойдем к Семену Ильичу, посоветуемся.
Караматин встал им навстречу.
— Каково ваше впечатление от проекта? — спросил он.
— Кое-что мне не нравится, — прямо ответил Седюк.
И он стал подробно рассказывать о своих сомнениях. Суриков проводил лабораторные исследования в графитовых тигельках с граммовыми навесками, нельзя проект основывать на таких данных. Он, Седюк, предлагает незамедлительно послать несколько сот тонн руды на действующие заводы и посмотреть там, как она перерабатывается — иначе завод наш сразу не пойдет.
— Посылали. На это разума у нас хватило, — возразил Телехов.
— Ну? И что же?
— Ну и ничего. Все работают сейчас на фронт, на медеплавильных заводах сидят военные приемщики и с ходу хватают каждую тонну продукции — нужно план выполнять, тут не до исследований. Нашу руду смешали со своей, задали в общую шихту и пустили в переработку, а нам сказали: «Руда ничего. Если можете, пришлите ее нам побольше, нам своей не хватает».
— Не густо, — сказал Седюк, улыбнувшись.
— Вот именно, — мрачно подтвердил Телехов. — А вы говорите — сомневаюсь. Сомневаться можно во всем, даже что завтра взойдет солнце. Сомнение не аргумент. Мы заложили в проект двадцать миллионов рублей на наладочные работы и освоение. И потом — где вы видели завод, который сразу набирает полную производительность? Вы что, отрицаете период освоения?
— Нисколько. Но есть краткий период освоения, вернее — пуска, и есть болезни освоения, понимаете, болезни! Против болезней я возражаю. А они неизбежно будут при таком проектировании вслепую.
— Скажем так: они возможны, но, конечно, могут и не быть, — мягко поправил Телехов.
— Они будут, Алексей Алексеевич, неизбежно будут. Когда есть несколько темных мест и решаете вы их наугад или приблизительно, вы непременно где-нибудь ошибетесь, а одна серьезная ошибка потянет за собой десятки несогласованностей.
— Что вы предлагаете? — спросил Караматин, вмешиваясь в их спор. Он положил перед собой пояснительную записку.
Седюк сказал, пожимая плечами:.
— Предлагаю обратить внимание на предостережение Сурикова. Нужно, во всяком случае, испытать процесс на опытных печах и ваннах.
— Вы неясно представляете себе наши возможности, товарищ Седюк, — сказал Караматин сухо. — Все, что вы сказали, правильно. И все это — общее место. Мы тут вдвоем с Алексеем Алексеевичем не один вечер провели, обсуждая исходные данные и стараясь выбрать наиболее вероятные и наиболее экономичные. Но заниматься исследованием нам негде и некогда. Завод уже строится, мехмонтаж уже варит конструкции, собирает агрегаты. Нам нужно выпускать чертежи — строительные, технологические, механические — и не только по медному: по ТЭЦ, по рудникам, по вспомогательным объектам, сейчас вот по цементному. Если мы остановим хоть на день этот поток чертежей, в строительстве наступит заминка. Знаете ли вы, что у нас всего пятнадцать копировщиц и что каждое воскресенье весь отдел занимается копировкой?
— Я с моим зрением, в моем возрасте беру в руки рейсфедер, — проговорил Телехов. И он добавил с печальной иронией — Вы сразу узнаете мои кальки, о них говорят: «Курица лапой делала».
— Повторяю: все это верно, имеются темные места, — продолжал Караматин. — И азбучно правильно, что исследования надо продолжить, расширить, углубить. Еще правильнее было бы, если бы не было войны и мы не спешили бы, имели выходные дни, не заставляли старых инженеров со слабым зрением заниматься неквалифицированным трудом копировщицы. Но ничего этого нет — война! А теперь давайте от общих фраз о недоработанности проекта перейдем к рассмотрению конкретных предложений. Мы охотно признаемся — цифры наши подчас очень проблематичны. Что же, давайте ваши более достоверные цифры, мы положим их в основу проекта.
Он называл одно за другим значения технологических параметров и смотрел на Седюка, ожидая возражений или уточнений. Но Седюк молчал: он остро чувствовал, что Караматин прав — его критика поверхностна, он совсем не подготовился к рассмотрению технологической схемы завода. Лесин вчера тоже был прав: одно дело — указать на недостатки, это не так уж сложно, и совсем другое дело — отыскать пути к устранению этих недостатков. Караматин громко, отчетливо выговаривал цифры, а Седюк чувствовал, что краснеет: каждая звучала как публично нанесенная ему пощечина. Когда Караматин умолк, Седюк спросил:
— Неужели в Ленинске нет опытного цеха, где можно было бы поставить проверку некоторых сомнительных коэффициентов?
— Опытный цех есть, — ответил Караматин. — Маленькое помещение, сарай, без оборудования, без хорошей лаборатории, без хорошего начальника. Киреев, возглавляющий этот цех, — человек молодой, малоопытный, плохо работает с людьми. Самое же главное — цех перегружен другими работами, без которых никак не обойтись, в частности по цементу.
Телехов, видя, что Седюк молчит, указал на часы и просительно сказал:
— Первый час, Семен Ильич, Москва передает утреннюю сводку, у них сейчас восемь часов.
— Идите, — разрешил Караматин. Он встал и проводил. Седюка до дверей. — Я понимаю вас, — проговорил он, глядя по своему странному обыкновению не на Седюка, а в пространство. — : Вам на заводе работать, вся тяжесть пуска и освоения ляжет на ваши плечи. Естественно, проектные ошибки вас тревожат. Одно могу сказать: думайте! Вы человек свободный от иных дел — в этом ваше преимущество, — думайте, ищите. Время исправить ошибки, если вы их обнаружите, ещё есть, а мы не будем вставать на дыбы, ссылаться на вашу подпись на чертежах, говорить, что у нас нет времени к этому возвращаться, — это вам обещаю. А пока вы все-таки подпишите принципиальные схемы, чтобы не задерживать работы.
Седюк снова сел за свой стол. Через несколько минут вернулся Телехов и сообщил утреннюю сводку Информбюро: ничего нового, ожесточенные бои на подступах к Сталинграду…
Перед обеденным перерывом к столу Седюка подошел высокий, седой проектант — Седюк узнал в нем человека, встречавшего на вокзале пожилую женщину.
— Моя фамилия Романов, — сказал проектант, присаживаясь на свободный стул. — Слышал, вы теперь главный инженер медного будете? Не врут люди?
— Нет, правда.
— Помогите старику, — проговорил Романов, сильно волнуясь. — У нас с Назаровым, Николаем Петровичем, каждый день споры. Думал к Сильченко идти, да вот вы приехали, может, решите нас?
— А что именно?.. Простите, ваше имя-отчество?
— Василий Евграфович. Я заводской работник, Михаил Тарасович, тридцать лет у печи стою. Любую плавку по цвету пламени определю, по излому штейна скажу, сколько меди, — практик я. А Николай Петрович меня в проектанты определил. В жизни я чертежей не читал, а он слушать ничего не хочет: «Проектному отделу требуются металлурги», — вот весь, его сказ. Михаил Тарасович, все конвертеры Советского Союза знаю, на все пуски меня командировали, а тут положили мне синьку, линии путаются, и кажется мне уже, что и не знаю я вовсе конвертера и не видел его совсем. Увольте старика от чертежной доски, хоть на базу техснаба отправьте: буду комплектовать оборудование — все-таки практическое дело.
Седюк, слушая, присматривался к Романову. Вблизи было видно, что он уже стар, хотя и держится бодро. Руки его были бугристые, широкие, с короткими, мозолистыми пальцами. У Седюка шевельнулась неприязнь к Назарову: этот человек не только мало считался с желанием своих подчиненных, но и не мог определить, кто к чему способен. Седюк сказал Романову:
— Потерпите несколько дней, Василий Евграфович, я осмотрюсь, посоветуюсь с людьми, с Назаровым поговорю — может, найдется прямое металлургическое дело, что-нибудь ближе вам, чем техснаб.
— Спасибо, Михаил Тарасович! Не могу передать, как замучили меня эти бумаги и рейсшина. Старуха моя, Анна Ильинична, вчера два раза всплакнула над моим горем.
— Я видел — во время встречи на вокзале.
— Там по-другому… Сына у нас убили этим летом в Севастополе. Осиротели… Увидела меня и вспомнила Петю. Мать… Всем трудно, все страдают, да ведь от этого не легче ей.