Дебрев терпеливо и придирчиво вспоминал все, что было сейчас важно: поддержку, оказываемую ему местной газетой, выступления по комбинатскому радио, резолюции партколлективов, речи рабочих на собраниях, вывешенные кругом плакаты. Правильно, не он один замечает назревающий провал, все его видят — вся партийная и рабочая масса взбудоражена. Вот она, широкая и прочная поддержка, — производственный коллектив всего комбината. Что перед этим трусливая осторожность каких-то отдельных работников! «Ладно! — бешено думал теперь Дебрев о Седюке. — Посмотрим, посмотрим, как ты справишься! Может, потому ты так и защищаешь Зеленского, что сам недалеко от него ушел?»
От этих мстительных мыслей ему становилось легче. Они вносили порядок и успокоение в смятенный строй его мыслей. В Дебреве росло и крепло новое чувство — недоброжелательство к Седюку. Этот человек был хуже их всех, хуже Сильченко, хуже Лесина, даже хуже Зеленского. Те просто были плохие люди, толстовцы, малоинициативные руководители, а этот — двурушник, прямой двурушник! Как он отмалчивался, как уклончиво усмехался и смотрел в сторону, когда приходилось разносить при нем его незадачливых приятелей — Зеленского, Лесина! Те хоть огрызались, хоть сами злились, а он, Седюк, трусливо отворачивался. Теперь он заговорил, сразу всю свою душу вывернул — больше ее не спрячешь, нет!
«Ладно, посмотрим! — все снова думал Дебрев. — По результатам твоей работы узнаем, что ты за человек!»
17
Выходя от Дебрева, Седюк столкнулся в коридоре с торопившимся, как всегда, Симоняном. Симонян вгляделся в расстроенное лицо Седюка и понимающе свистнул.
— Нагоняй получил? — сказал он быстро. — За что ругали? За кислоту? Или еще чего-нибудь нашли? Не огорчайся, товарищ Седюк, Дебрев без брани не может, пора уже привыкнуть.
— Да нет, меня он не бранил, — отмахнулся Седюк. — Дело хуже, Арам Ваганович. И скорей тебя с Зеленским касается, чем меня.
Встревоженный Симонян потащил Седюка в конец коридора, где было спокойнее разговаривать, и потребовал объяснений. Симонян за то недолгое время, что он находился в поселке, познакомился со всеми комбинатскими работниками и со многими успел подружиться. Седюк был в числе его новых друзей. Седюку нравились энергия Симоняна, его горячность и прямота, увлечение, которое он вкладывал в каждое свое дело.
— Говори! — настаивал Симонян. — Все рассказывай!
Седюк в подробностях передал свою беседу с Дебревым. Выразительное лицо Симоняна вспыхнуло от гнева, единственный его глаз засверкал.
— Ай, нехорошо! — воскликнул он. — Ты понимаешь, что это такое? Интрига! Дебрев думает, что он готовится к партконференции, а он склоку разводит. Вот почему он так отзывается о Сильченко — собирается свалить старика и сам на его место забраться. Ну, это дудки, ножки у него коротки — на такую высоту лезть! Разве не так, Михаил?
Симонян на второй день знакомства обычно всем говорил «ты» и называл по имени. Седюк, озабоченный неприятным разговором с Дебревым, возразил:
— Думаю, все не так просто, как ты представляешь, Арам Ваганович. Дела-то ведь у нас в целом идут неважно, из Москвы, конечно, требуют решительного перелома. Вот на что собирается опереться Дебрев — на необходимость перестройки. И он будет доказывать, что Сильченко и Зеленский мешают этой перестройке, еще и других руководителей прихватит.
— Пусть всех прихватывает, не боюсь! — категорически решил Симонян. — За свой коллектив ручаюсь: люди видят сами, кто чего стоит и где причина неполадок. Еще ему всыплем — мало сам он глупостей делает, что ли? Ого, сколько еще, если только покопаться!
Седюк качал головой. У Симоняна появилась новая мысль.
— Знаешь, что сделаем? — сказал он торопливо. — Меня вызывает Сильченко на совещание по текущим делам. Сейчас я ему все расскажу, что Дебрев задумал. Пусть старик знает, какая под него мина подводится. Это же логика, понимаешь? Сильченко это дело так не оставит. У него первый доклад, пусть он Дебрева разнесет, а мы поддержим выступлениями с мест. Хороший план, правда? Ты где будешь? В проектном отделе? Жди меня, от Сильченко забегу к тебе, все узнаешь.
Симонян, не слушая возражений, умчался. Седюк, пожав плечами, пошел к Телехову.
К Сильченко был вызван не один Симонян. Совещание тянулось больше часа. Нетерпеливый Симонян не мог усидеть на месте. Когда Сильченко закрыл совещание, Симонян пробрался к нему сквозь толпу поднявшихся людей.
— Борис Викторович, у меня важное личное дело, очень прошу немедленно принять, — попросил он.
Аккуратный Сильченко посмотрел на запись в настольном календаре — сейчас ему нужно было ехать на промплошадку, где его уже ждали, вызванная машина стояла у входа в управление.
— Зайдите вечерком, товарищ Симонян, — предложил Сильченко. — Часов в десять.
Он взял карандаш, чтоб сделать отметку в листке календаря. Симонян поспешно положил руку на календарь.
— Очень прошу: сейчас! — повторил он. — Ну, очень прошу, понимаете? Важный разговор. Не обо мне, а обо всех.
— Вы же говорили — личный разговор? — возразил Сильченко, снова садясь. — Ну, хорошо, минут пятнадцати вам хватит?
Симонян так торопился рассказать о том, что услышал от Седюка и что сам знал, что вначале не обращал внимания на то, как слушает его Сильченко. Случайно взглянув на лицо начальника комбината, Симонян сразу осекся, словно споткнувшись в беге о лежащее на дороге бревно. Сильченко, выпрямившись в кресле, осуждающе смотрел на Симоняна.
— Зачем вы мне все это говорите? — спросил он негромко.
— Как зачем? — заторопился Симонян. — Дебрев же пишет доклад Забелину, требует следственной комиссии. А на партконференции он будет вас ругать, целую гору обвинений готовит против вас, Зеленского, Лесина. Это же склока, Борис Викторович! Надо единым фронтом…
— А вы думаете, я собираюсь себя хвалить? — холодно прервал его Сильченко. — Или вас с Зеленским по головке гладить? Не вижу, за что нас нужно расхваливать. А вот за что ругать всех нас следует, вижу очень хорошо. Жаль, очень жаль, что вы не замечаете безобразных недостатков в нашей работе, — кому-кому, а вам, товарищ Симонян, как партийному руководителю, следовало бы быть более само, — критичным.
— Это же не критика недостатков! — закричал Симонян. — Это же интрига, Борис Викторович, вот это что такое! И я вам прямо говорю, это общее наше мнение: молчать мы не будем на конференции, пусть Дебрев не ждет.
О выдержке Сильченко знали все. Никто не помнил начальника комбината взбудораженным, разгневанным или просто раздраженным. И Симонян не поверил самому себе, когда увидел, что Сильченко взволновался и рассердился.
— Хватит! — резко сказал Сильченко. — Вот это и есть склока — то, что вы сейчас делаете. Я категорически запрещаю приходить ко мне с подобной чепухой! У вас все, товарищ Симонян?
Он отвернулся от Симоняна, стал перелистывать лежащие на столе бумаги. Симонян, красный и сконфуженный, выскочил из кабинета. В коридоре он остановился, недоумевающе передернул плечами, растерянно поджал губы. Проходивший мимо Янсон с любопытством посмотрел на него.
— Чего примчался в управление, Арам? — поинтересовался он. — Сильченко уже десять минут назад уехать надо было, а ты заперся с ним. Что-нибудь сногсшибательное?
— Сногсшибательное! — свирепо огрызнулся Симонян. — Ты на ногах, во всяком случае, не устоишь. И раз ты так точно осведомлен, сколько я минут сидел с Сильченко, то, наверное, и сам догадываешься, о чем мы говорили.
Янсон насмешливо улыбнулся.
— Догадаться нетрудно, Арам. О предстоящей партийно-хозяйственной конференции. О том, как вам на энергоплощадке грехи свои прикрыть и выйти сухими из воды. Разве не так?