— Ну, посмотрим, что у нас есть.
От него пахло дезодорантом, одеколоном, и потом.
Роберту настроение врача совершенно не понравилось. Доктор Левайн был самодовольный, бестактный, некомпетентный фат.
— Как там продвигается дело с кабелем? — спросил доктор.
— Каким кабелем? — Роберту было трудно сосредоточится на лице доктора.
— Давайте измерим температуру. Не прикусите градусник. Лежите недвижно. Давеча вы утверждали, что можете привлечь голоса, если пообещаете бесплатное кабельное телевидение каждому гражданину Республики. Вы упомянули вкусы тупых представителей среднего класса, которым такие вещи нравятся, или что-то в этом роде.
— Я так сказал?
— Да, сказали. Мне, — подтвердил Доктор Левайн. — У вас просто грипп, — добавил он разочарованным и слегка презрительным тоном, который так часто применяют врачи в разговорах с пациентами. — Через несколько дней пройдет.
Роберт попытался прочистить горло. Оказалось — нельзя. Он сказал слабо:
— Это неприемлемо. Мне нужно, чтобы прошло сегодня к вечеру.
— Боюсь, что это исключено, — сказал доктор, радужно улыбаясь, — если, конечно, вы не хотите, чтобы я совершил чудо.
Какой неприятный у него голос — сладкий такой баритон.
Роберт был слишком слаб, чтобы рассердиться.
— Может, сделаете мне укол, — сказал он. — Если я едва смогу стоять, а в глазах будет мутно — мне все равно. Все, что мне нужно — чтобы очистилась носоглотка и уменьшилась головная боль.
— Это вам не поможет, — заметил доктор, все больше радуясь. — Сегодняшнее сборище для вас, очевидно, очень важно. Вам нужно быть к нему полностью готовым. Если вы не готовы, было бы проще просто его отменить. Понятно? Кроме того, если вы отмените сегодняшнюю встречу, это поможет вам сохранить лицо. Как поживает ваша сестра?
— О чем это вы? — спросил Роберт, пытаясь раздражиться. Не получилось.
— Не обращайте внимания, — весело сказал Доктор Левайн, убирая термометр и делая какие-то пометки в блокноте. — Я просто поддерживаю разговор. Не хотите говорить о сестре — ничего страшного.
— Сохранить лицо. Вы что-то сказали по этому поводу.
— А, вы об этом. Что ж, предполагаю, что вы рассчитывали извиниться перед публикой за недавнюю речь, в которой вы упомянули… кое-что. Вы сказали, например, что у политиков нет выбора, как только врать целый день, поскольку избиратели именно этого от них и ждут. Вы сказали, что это неправильно. Вы сказали, что христианство есть единственный выход из тупика, для мира и для страны, или что-то в этом роде.
— Вы это слышали? — удивился Роберт. Ему показалось, что он чувствует себя лучше. — Где вы могли это слышать? В прессу ничего не попало. Я погорячился, конечно, признаю. И тем не менее я не…
— Теперь вы скажете, что вовсе не это имели в виду.
Резкость этого замечания, и особенно легкомысленный тон доктора, прозвучали оскорбительно.
— Занимайтесь-ка лучше медициной, — сказал Роберт недовольным тоном.
— Медициной? Вы и в медицине разбираетесь?
— Доктор! — Роберт сел в постели. — Вы что, не видите, что мне больно? Хватит! Черт…
— Вижу, — сказал доктор вставая и открывая чемоданчик, и выписывая рецепт. — Меня просто удивило… это ваше мнение. Так все таки — христианство единственный выход, или нет? Скажите.
— О небо, — сказал устало Роберт. — Доктор, не это мне сейчас нужно. Правда. Занимайтесь своим делом, а я буду заниматься своим.
Доктор посмотрел на окно.
— Хороший вид.
Роберт молчал. В какой-то момент он вдруг почувствовал себя абсолютно здоровым. Странно.
— От гриппа я бы мог вас избавить, — сказал доктор, заговорщически подмигивая.
— Послушайте, — сказал Роберт, прикидывая, не станет ли ему резко плохо, если он попытается вылезти из постели. — Я имею право на убеждения.
— Никто и не говорит, что не имеете, по крайней мере, не говорит открыто, — заметил Доктор Левайн. — Большинство людей хочет быть со всеми хорошими.
Роберт снова сел в постели. Голова ясная. Он прекрасно себя чувствовал.
— Мне лучше, — сказал он.
— Правда? — Доктор Левайн внимательно на него посмотрел. — Проверим. — Он снова потрогал пульс Роберта. — Что сказать, — сказал он. — Чудо.
Роберт почувствовал прилив суеверного ужаса. Мы ведь ничего не знаем. А вдруг что-то из того, что я сказал этому дураку, важно? Не мне, не ему, но кому-то там, наверху?
— То, что я сказал в той речи, я сказал честно, — ровным голосом произнес Роберт. — Может, это было политическое самоубийство, но что думал, то и сказал. Вы не религиозны, не так ли? Я тоже не религиозен, во всяком случае, не очень. Но я верующий. Это, по-вашему, плохо? Неправильно? И вообще — какое вам дело до всего этого?
— Почему бы вам не уйти из политики? — предложил невыносимый доктор, улыбаясь почти ласково. — Напишите книгу, или еще что-нибудь.
— Что происходит? — спросил Роберт, прикладывая руку ко лбу. — Я здоров. Совершенно здоров.
Он проглотил слюну. Не больно. Носоглотка чистая. Это — знак? Доктор что-то записал в блокноте. Вот же кретин. Только что произошло чудо, а он думает только о своих дурацких записях и оплате. Роберту пришло в голову, что, наверное, так оно и должно быть — чудеса нельзя анализировать, иначе они перестанут быть чудесами. Во всяком случае, их перестанут таковыми считать.
— Что ж, очень рад, — сказал Доктор Левайн. — Это бывает иногда. Внезапно иммунная система усиливает сопротивление, и все проходит. На вашем месте я бы все равно получил бы лекарство вот по этому рецепту, а также выпил бы большое количество куриного бульона и много воды или чаю. Политика вовсе не так важна, как многие думают. Всегда были правительства, более или менее некомпетентные, и законы, более или менее бесполезные, и человечество продолжает куда-то плестись, несмотря на все это. Проблема с людьми амбициозными в том, что они игнорируют то, что по их мнению не стоит внимания и мечтают о переменах там, где перемены невозможны в принципе, т. е. в способе управления людьми.
О чем болтает этот идиот, думал Роберт. Невозможны в принципе? Он только что пережил Определяющий Момент. Он чувствовал себя на вершине. Глупость доктора его больше не раздражала. В конце концов, дураки не виноваты в том, что они дураки. Но почему бы ему не помочь? Почему бы не поделиться обретенной мудростью с дикарем?
— Это не совсем так, — сказал Роберт, добро глядя на доктора. — Я пришел в политику, чтобы создать условия, в которых перемены возможны.
— Действительно, — сказал Доктор Левайн. — Если это все еще является вашей целью, я бы мог кое-что посоветовать, хотя, на мой взгляд, условия и перемены вы уже создали, не так давно. Два года назад, если не ошибаюсь?
— Вы о чем?
— Помните, что говорится в… хмм… что, когда один из нас жаждет, и вы протягиваете ему кружку с водой, вы становитесь одним из нас? Что-то в этом роде. Вы сделали больше. У человека не было дома, не было, к кому обратиться за помощью, не было надежд. Беглец. Вы накормили его, одели, и дали ему крышу над головой.
Глаза Роберта широко открылись.
— Будь я проклят, — сказал он.
— Может и будете, это никому не известно, — сказал Доктор Левайн. — Слушайте, Возвращение может произойти в любой момент — через два часа или через два столетия, или через тысячу лет, но оно еще не произошло, поэтому время есть. В это верят все христиане, не так ли? Вот вам рецепт. Не возражаете, если я у вас кое-что попрошу? Личное одолжение.
— Каким образом… Не может быть, — сказал Роберт. — Лерой не тот человек, он никогда ничего не говорит. Не болтает. Он не такой.
— Не важно, — сказал доктор, пожимая плечами. — У вас память — как сито. Слушайте, окажите услугу, а? Если бы вы могли начать кампанию, или что-то в этом роде… протест какой-нибудь… против бездумного нарушения Третьей Заповеди, данный работник медицины был бы вам очень благодарен. Видите ли, это уже просто никуда не годится, наплевательское отношение к данной части Закона. По телевизору, в кино, на улицах, на работе, дома, везде. Люди просто говорят, и все. Автоматически, бессмысленно, и от этого еще противнее… Противно, понимаете? Церкви почему-то все равно, уж не знаю, почему. Упомяните в речи, а? Серьезно. Если не упомянете, вам все равно зачтется… ну, вы понимаете, о чем я. Но — не обяжете ли меня лично, вашего врача? Создатель, небось, просто вздыхает и воспринимает это как поветрие, что в общем соответствует сегодняшней деятельности человека… Но лично меня — раздражает. Сделаете?