— Как Сталина раздувают,— говорит Костя.
— Сталин был серьезнее,— говорю я. — Умнее. И раздували его меньше.
— Как так?
— А так. Возьми газеты и журналы тех времен. Подсчитай, как часто имя Сталина упоминается. И сравни с нынешней прессой. У Сталина телевизора не было, учти. А ведь Сталин в сравнении с Брежневым — титан.
Мы нашли столик. Сделали заказ, просидели тут не меньше грех часов. Говорили обо всем. Вот в таком духе.
— За что ни возьмешься, к тому же приходишь. Дачная система, образование, распределение по профессиям, квартиры... Во всем — привилегии, иерархия распределения, блат, взаимные услуги... Возьмите теперь Запад...
— Сравнение с Западом интересно. Но при чем тут Запад? И без сравнения с Западом все ясно. Достаточно сравнить внутри газетное вранье и фактическое состояние дел, уровень жизни номенклатурных работников и низших слоев, уровень духовной культуры и реальные условия жизни интеллигенции и т.д. У нас не становится лучше от того, что на Западе возникают какие-то трудности.
— Но становится хуже от того, что на Западе происходит улучшение.
Опять Чепе
Первое звено выпустили поспешно. Оно улетело на фронт на последних пригодных для перелета машинах. Едва они отошли от аэродрома, одна из машин загорелась и отвесно устремилась к земле. В воздухе забелел купол парашюта. Раздался взрыв. Санитарная машина и стартовая дежурная машина устремились к месту падения самолета и приземления летчика. Выяснилось, что это был Костя Антонов. Он основательно обгорел, выпрыгивая из горящей машины методом катапультирования, т.е. через огонь. Для «ишака» это — исключительный случай. То, что Костя не сгорел, чудо. К счастью, у него не сорвало очки, и глаза уцелели. Костю увезли в гарнизонный госпиталь. Едва успели ему оказать первую помощь, как к нему направился «особняк». Поползли нехорошие слухи. Настроение упало. Мы замерли в ожидании неприятностей. Чекалов, увидев Восьмухина у госпиталя, сказал ему, чтобы катился прочь, не то он пристрелит его под горячую руку.
Через пару дней стало известно, что немцы перехватили группу на подходе к фронтовому аэродрому и спокойно сожгли всех — одного за другим. Ребята не сделали ни одного выстрела,— они летели с незаряженными пулеметами. Чекалов упился до беспамятства. Не успев очухаться, улетел в штаб Округа. Полеты отменили.
Старшина Неупокоев
— Был у нас старшина. По фамилии Неупокоев. Долго я не мог его понять. Умница. Сволочь, конечно, но в людях разбирался с первого взгляда. И дело свое знал. Первоклассный был старшина. Он еще до войны досрочником был. И много лет спустя после войны я его встретил все в том же чине. Я уже майором был. А при встрече по стойке смирно перед ним вытянулся. И он не удивился. Должно быть, люди, став даже академиками, по той же причине робеют перед своими первыми учителями. Но дело не в этом. Неупокоев с его умом мог крупными делами ворочать.А он... Однажды /уже после войны/ довелось мне командовать группой автоматчиков /хотя я был летчик, меня выделили для этой цели от полка/. Мы прочесывали деревни и рощи в одной теперь дружеской стране в поисках предполагаемых «повстанцев». И тогда я понял Неупокоева: непосредственная власть над людьми,— вот что его держало тут. Не опосредованная через других власть, а именно непосредственная, на самом низшем уровне,— власть над человеком как таковым, из плоти.
Переходная эпоха
Чекалов из округа не вернулся. Нам не сообщили, что с ним стало. Новым начальником школы стал бывший командир дивизии с фронта. Он был сбит и основательно покалечен,— один глаз не работал и не гнулась рука. Объявили, что будем летать на «штурмовиках» /ИЛ-2/. Городской аэродром для таких машин мал, здесь будут летать на учебных самолетах. Так что нас, летное звено переводят на второй аэродром. Многим это не понравилось, так как здесь уже наладились связи. Кое-кто успел жениться. Здесь иногда перепадало кино, иногда танцы, иногда даже пиво в ресторане. Кое-кто пользовался библиотекой. Теплая казарма с спортивным залом. А там — землянки и поля кругом. Ветер. До ближайшей деревни семь километров. В деревнях голод. Бабам не до нас.
Костю Антонова выписали из госпиталя и зачислили в наше звено. Смотреть на него страшно. А он не унывает, рад, что уцелел. Жив буду, говорит, и с такой рожей бабу найду. Мужиков-то мало остается. Макаров заметил, что русский человек даже тогда, когда теряет голову, утешат себя тем, что не нужно будет бриться.