Макаров наблюдает за ловлей блох и комментирует результаты. Между прочим, говорит он, блохи в некотором роде — символ. Англичане, как известно, сделали искусственную блоху. Прыгала, как настоящая. Ничего не скажешь, цивилизация! А мы? Мы ту блоху подковали. И прыгать она уже не могла. Это — наш ответ на ихнюю цивилизацию. Погодите, мол, допрыгаетесь! Подкуем, как миленьких! Хватит трепаться, говорит Хомяк. Дотреплешься, подкуют, как миленького! Макаров презрительно сплевывает, но на всякий случай уходит к нерадивым.
Нерадивые валяются в лопухах за землянкой и греются в лучах заходящего солнца. На блох им наплевать. Они могут спать в любых условиях. Блохи их почему-то не кусают. Они предпочитают политически грамотных и безошибочно находят их в кромешной тьме землянки. На этой почве между отличниками и нерадивыми назрел серьезный конфликт. Не будучи в состоянии прокусить шкуру нерадивых или установив их несъедобность, озлобившиеся блохи с удвоенной энергией кидаются на отличников. Те, истребив своих собственных блох, засыпают сном младенцев. И только они начинают смотреть райские сны, как на них обрушиваются голодные полчища блох нерадивых. Отличники в ужасе просыпаются и частенько с воплями выбегают из землянки. Измученные бесперспективной борьбой с этим наваждением, они лишь под утро засыпают в самых фантастических позах. Вследствие этого стал снижаться уровень боевой и политической подготовки. Прилипала уснул в самолете в зоне, а Хижняк — в строю во время политинформации. Пришлось устроить специальное комсомольское собрание на эту тему. На собрание приехал сам заместитель начальника школы по политической части полковник Мешков. Но официальную резолюцию принять не решились: испугались того, что история получит огласку в гарнизоне. Макаров предложил простое решение проблемы: полынь! Надо обложить матрац полынью, и дело с концом. Но...
Часть нерадивых во главе с сачком Фомкиным скулят блатные песенки. Временами от этих песенок начинает попахивать политикой. Чего например, стоит такая песенка про коммунизм.
Другая часть нерадивых во главе с Мамалыгой затеяла грязное /в буквальном смысле/ дело: они красят козу штурмана эскадрильи старшего лейтенанта Кондратенко. Красят авиационными красками, предназначенными для самолетов. Краска молниеносно высыхает, отодрать ее потом нет никакой возможности. Коза вертится от возбуждения и мажет художников в самых непотребных местах. Только по непрерывному хохоту можно было судить, что там творится в кустах. Наконец, коза вырвалась и вылетела на площадку перед штабной землянкой прямо на командный состав эскадрильи. Рога красные, брови черные, вокруг глаз синие круги, борода красная, на одном боку череп с перекрещенными костями, на другом — угрожающая фраза по адресу волков, содержащая, конечно, любимое русское слово из трех букв /«... возьмешь!»/. Коза ринулась прямо к Кондратенко. Тот сначала хохотал, потом гневно ругался, потом успокоился: ... с ней, лишь бы волки не съели! Будила, состоявший в большой дружбе с козой, погнал ее домой,— в ближайший поселок, где Кондратенко снимал квартиру.
Гизат писал матери. Скоро будем сталинскими соколами,— тщательно выписывал он на клочке бумаги,— а пока ловим блох...
Старшина скомандовал: на вечернюю поверку станови-и-и-и-и-сь!
Бабники готовятся к самоволке,— до блеска надраивают чужие сапоги, которые они выклянчили у отличников за пять порций сахара /тут на все строго установленная такса!/, ищут широкие ремни /две порции сахара!/, договариваются с дежурными и дневальными /порция второго, ужин, компот и т.п.!/. Бабники — народ особый. За одну такую самоволку они теряют больше половины дневного рациона, за ночь ухитряются протопать километров двадцать, сделать свое мужское дело на достойном уровне, ухитриться избежать патрулей или удрать от них, вернуться до подъема в часть и после этого летать как ни в чем не бывало.