Если все же оппозиционное движение возникает, то Страна способна ограничить сферу его влияния и не допустить преемственности. Так что здесь исключена традиция и ее прогресс. Оппозиция в Стране есть ее собственное детище, обладающее всеми признаками ее социальных продуктов вообще. Она не способна к единству в достаточно широких масштабах. Разрозненные бунтующие индивиды и маленькие враждующие группки,— такова ее реальность, очевидная всем заинтересованным лицам. Причина такого положения, в двух словах,— отсутствие общих интересов и принципиальная невозможность таковых у различных слоев населения в чисто негативном /критическом/ плане. Если здесь и случаются более или менее широкие оппозиционные объединения, то лишь в качестве побочного следствия каких-то акций властей в масштабах Страны.
Особенность нынешней оппозиции — неблагоприятная ситуация для Страны в отношениях с Западом. Недопустимая терпимость власти по отношению к ней есть уступка Западу. Но я думаю, что если мы ликвидируем оппозицию совсем, наши отношения с Западом не изменятся. Пошумят с год, а потом привыкнут.
Самосожженец
Самосожженца перевели к нам, сказал Лысый. Сильно обгорел, спросил Ученик. Нет, сказал Лысый. Его сразу потушили. Но его здорово избили. Кто? Те,кто тушил. Офицеры, потом студенты. Пара пенсионеров. В заключение — милиция. Вряд ли очухается. А как же будете заключение давать, спросил Ученик. Пустяки, сказал Лысый. Свидетельства родственников и сослуживцев. Показания свидетелей. От него записки остались. Кое-что из них мы отобрали для экспертизы. Могу дать посмотреть, если хочешь. К вам они не попадут: подлежат уничтожению. Зачем же его превращать в параноика, если, говоришь, он все равно не очнется, спросил Ученик. У нас нормальный человек не может совершить такой поступок, сказал Лысый. Это — установка. Так объявили бы, что он больной, и все, сказал Ученик. Зачем же все эти процедуры? Чудак, сказал Лысый. У нас же все должно быть честно, по закону. А вдруг что-нибудь случится? Тогда мы и предъявим заключение экспертизы.
Начало
Актовый зал Института Научной Идеологии /И Н И / был переполнен сверх всякой меры. Даже в коридорах и на лестничных площадках толпились люди. Дышать буквально было нечем. Время от времени из зала выносили кого-нибудь в обморочном состоянии и волокли в зависимости от ранга кого в дирекцию, кого в партийное бюро, кого в канцелярию, кого просто в коридор или на лестницу. Пришлось даже вызвать «скорую помощь». Это когда проректора Академии Общественных Наук /А О Н /, еще не пришедшего в себя после вчерашнего перепоя, вырвало прямо на трибуну, с которой он произносил взволнованную речь в защиту не столько диссертанта, сколько того, кому была посвящена эта на редкость вшивая диссертация. Дело в том, что здание ИНИ было построено по последнему слову науки и техники, т.е. без туалетов и форточек. Первые с успехом заменяла скудная еда рядовых сотрудников, считавшаяся официально верхом изобилия /начальство, естественно, питалось дома или в специальных столовых, куда рядовых не пускали/. Что касается форточек, то их должен был заменить кондиционер. Но работу его почему-то связывали со строительством бассейна, который должен вступить в строй лишь в конце следующей пятилетки. А пока на месте бассейна построили статую Вождя на два года раньше намеченного срока, и теперь статуя нуждалась в капитальном ремонте. Ее огородили высоким забором, все подходы к ИНИ перекопали. Строители монумента включились во всенародное соревнование... Одним словом, дышать в актовом зале ИНИ было действительно нечем. Призывы председателя Ученого Совета прекратить курение в зале действия не имели. Но народ все-таки не расходился.
Как утверждают очевидцы, за всю историю марксистской /а значит — домарксисткой/ философии такое количество народа не собиралось на защиту докторской диссертации. И какой диссертации! Даже видавший виды девяностолетний академик, широко известный как выдающийся кретин и мерзавец, не скрывал своего полнейшего презрения к диссертанту и его сочинению. Такое дерьмо, сказал он, не пропускали даже в наше время. Это, однако, не помешало ему дать самую высокую оценку диссертации, выступая в качестве официального оппонента. Именно эта высокая оценка служила собравшимся бесспорным доказательством того, что диссертация на самом деле еще хуже, чем об этом во всеуслышание говорил маразматик-академик в своих неофициальных заявлениях.