Кандидат
Искусствовед забыла ночной горшок Пенсионера в ванной. Стерва выбросила его на кухню. Кандидат /он как раз делал кофе для очередной «аспирантки»/ поднял горшок, осмотрел его. Обратите внимание, сказал он, насколько наше общество целомудренно. Этот горшок официально называется «ночная ваза». Сходите как-нибудь в городской суд, когда там рассматриваются дела об изнасиловании или о половых извращениях. Живот надорвете от хохота. Нет, не от самих фактов. Это -кошмар. А от того, в какой словесной форме это у нас протекает. Пострадавший, спрашивает, судья, например, расскажите, что с вами делал обвиняемый. Как что, говорит пострадавший. Он надругался надо мною. Как именно, настаивает судья. Посредством использования того, на чем мы сидим, говорит пострадавший. Кто это «мы», спрашивает судья. Как кто, говорит пострадавший. Ясно, вы, я и все другие. А я при чем, спрашивает судья. И потом, говорите точнее, на чем мы сидим. Я например, сижу на стуле... И так далее в том же духе, присутствующие хохочут. Судья наслаждается.
Кандидат — любопытный экземпляр человеческой природы. Очень даже неглуп. Знает два иностранных языка. Начитан. Воспитан. Но — абсолютно циничен. То, что он сочиняет, сплошное дерьмо. И он сам это признает со спокойной совестью. Становиться мучеником науки, говорит он, я не хочу. К тому же у нас все равно за счет настоящей науки не пробьешься. А халтура дает мне средства, авторитет в среде коллег /я им не опасен, я — свой/, надежную перспективу. Мне ведь не так уж много нужно. Комфорт. Приятное общество. Хочу по загранице поездить, посмотреть, что к чему. А там видно будет. Может быть, за ум возьмусь. Раньше молодые люди из знатных семей в гусарах служили. Вот считайте, что я пока служу в гусарах.
Йог
Приглядитесь, как мы живем, говорит Йог. Мерзость!Мы привыкли и не замечаем многое. А если подробно описать хотя бы один день нашей жизни и потом беспристрастно оценить это, мы бы сами не поверили, что это было на самом деле. Мне кажется, вы много пьете, говорю я. Вы же способный парень, возьмите себя в руки. Вы еще можете многого добиться. Чего, например, спрашивает он. К тому же пьянство — это не самое плохое, что делают люди. В нашей компании по крайней мере начисто отсутствуют все те проблемы, из-за которых люди бесятся. Хотите,я вас познакомлю с моими собутыльниками? Среди них есть интереснейшие люди. Нет, я не идеализирую. Все мы — дерьмо, это ясно. Но вам было бы небезынтересно. Зачем? Просто так. Людям, знаете ли, бывает приятно, когда к ним проявляют интерес. Не КГБ и не милиция, конечно, а порядочные люди. А что на вас так взъелась Стерва, спрашиваю я. Дура потому что, говорит он. Она надеется мою комнату заполучить. А кто ей даст? У них жилья больше минимальной нормы, таких теперь даже на учет не ставят. А если со мной что случится, в жилотделе найдут, кого сюда пристроить. Они даром такие куски не упускают. Но все-таки будьте поосторожнее,говорю я. Жаль будет, ни за что пропадете. Кстати, давайтека, я постираю вам и комнату помою. Мне все равно делать нечего. Бесконечно вам признателен, говорит он, но не могу позволить себе воспользоваться вашей помощью по очень простой причине: стирать у меня нечего, а в комнату посторонних пускать стыдно. Я сначала сам разгребу грязь, а уж потом...
Искусствовед
Искусствовед выходит на кухню крайне редко. Она устроила в комнате свою отдельную кухню. Пользуется кухней только тогда, когда требуется огонь и вода. Мне ее нестерпимо жалко, хотя она человек не очень приятный. После ареста отца вскоре умерла ее мать. Воспитывали ее дальние родственники, от которых она сбежала, как только кончила школу /поступила чудом в университет/. Отец вышел из заключения больным. С тех пор вся ее жизнь была отдана ему. А он никаких уроков из своего печального опыта не извлек /как он там жил, чем занимался?/. Сразу же засел за написание «подлинной» истории партии. О его затее узнали компетентные органы. Его вызвали, предложили все собранные бумажки сдать, сказали, что история партии — не его ума дело, пусть лучше пишет мемуары, они помогут потом напечатать. Спорить он не стал, ибо был напуган насовсем. После этого к служебным обязанностям Искусствоведа прибавилась работа по перепечатке сочинений Пенсионера, по редактированию их, по подбору ему литературы и т.д. Эта работа ее увлекла, судя по всему, и ни о чем другом она уже не помышляла. На нас на всех она смотрела свысока. Особенно она презирала Йога, главным образом за то /как рассказывал мне сам Йог/, что однажды он в нетрезвом виде попытался ее соблазнить, она отвергла его притязания, а он не повторил попытку, на которую она надеялась.