Беседа эта встревожила меня. Я и на работе почувствовала, что отношение ко мне стало настороженным. Шеф предложил мне помощницу и попросил передать все материалы по второму тому ей /первый том я уже подготовила/.
Развязка
Получила повестку к следователю. Показала Кандидату. Он пожал плечами. У меня такое впечатление, кивнул он на комнату Инженера, что она написала на вас крупный донос. Я слышал как-то разговорчики насчет сборищ и антисоветских заявлений... Думаю, что имелись в виду ваши знакомые... Она намекала на письмо совместное... Но я не придал значения. У меня, знаете ли, сейчас свои сложные проблемы. Кооператив. Эту комнату я терять не хочу. Она недешево обошлась. Так что сами понимаете.
Следователь больше часа читал мне мораль о ситуации, о долге и т.п. Потом начал меня потихоньку толкать к признанию моего участия в какой-то группе, занимавшейся распространением антисоветской литературы и клеветнических измышлений. Он сулил мне златые горы, обещал безнаказанность, угрожал, шантажировал и т.д. Шесть часов длилась эта подлая процедура. В заключение он сказал, что вызовет снова. Я отказалась подписать протокол и заявила, что добровольно на допрос больше не явлюсь, что я протестую против этих методов, осужденных, насколько мне известно, на... не помню точно, на каком именно... съезде партии, что я предам все это гласности... Еще час меня продержали там. Зачем, не знаю. Наконец, отпустили.
А вечером пришли Они...
Я устала. Я хочу уснуть. Нет, лучше умереть. И прошу вас, не надо меня больше воскрешать.
ЗАТЕЯ
Вопросы Ученика
— Скажите,— спросил Ученик Бородатого,— в какой мере можно доверять тому, что они пишут? Что тут есть правда, что — творческий, если можно так выразиться, вымысел?
— Это установить невозможно до тех пор,— сказал Бородатый,— пока мы не получим базу для проверки, т.е. пока не индивидуализируем больных и не установим точно обстоятельства их прошлой жизни.
— А можно ли получить такую базу?
— Судя по всему — нет. Индивидуальность человека неповторима. Это значит, что, утратив ее, мы уже не сможем ее восстановить. Можно лишь подобрать новую имитацию личности под некоторую данную индивидуальность. Или — найти некоторую известную реальную судьбу, более или менее подходящую под то, что пишут о себе больные в состоянии квазииндивидуализации. Но суть проблемы не в этом...
Художник
Наконец-то я привел в порядок наши склады, говорит Художник. Отличная, можно сказать, выставка получилась. Заходи, кое-что поучительное для себя извлечешь. Что, например? Ну, например, увидишь воочию эволюцию нашего руководства в области искусства. Первоначально у нас лупили за малейшие отклонения от соцреализма как в техническом, так и в содержательном плане. Постепенно ограничения ослабевали. И сейчас мы отстаем от Запада всего на сорок лет. Это уже пустяки. Зато по другой линии у нас имел место явный прогресс. Сначала лупили даже очевидные бездарности, если они отклонялись от установленных норм. Потом стали лупить лишь способных. С годами требования к способностям повышались. Чтобы быть избитым, надо было быть уже не просто способным, но очень способным, талантливым, ярко талантливым, выдающимся талантом. Сейчас к нам стали попадать такие произведения, что пальчики оближешь. Где их творцы? Ну, это не по моей части. Спроси у Лысого. Или у твоего покровителя Бородатого. Откуда мне известно это? А ты думаешь, тут можно что-то сохранить в тайне? Хочешь, я тебе скажу, на кого ты сейчас работаешь? На какую тему материалы собираешь, сколько за это получишь? Не пугайся! Лучший способ сохранить что-то в тайне — разболтать это всем. Не ты первый, не ты последний. В общем, заходи. Пока!
Из дневника Мальчика
Отец Друга лежал одетый на тахте, основательно подвыпивший. Под глазом у него мощный фонарь. Хотя он и пьяница, но не дурак. Говорить с ним интересно. Этот ваш изм, говорит он, не открывая глаз и не вынимая потухшую сигарету изо рта, явное г...о. Почему же наш, возражаю я. Скорее ваш. Это вы его строили, а не мы. А нам расхлебываться за вас приходится. Какая разница, говорит он. Пусть наш. Все равно же г...о. Но мы его не строили. Как так, говорит Друг. Значит, дедушка и бабушка виноваты. И они не строили, говорит Отец. А кто же его строил, спрашиваю я. Никто, говорит он. Сам построился. Такую дрянь и строить не надо, сама вырастет. Этого вам не понять. Не всегда же так было, говорю я. В войну, болтают люди, было лучше. Вера, подъем... Вы, ребята, грамотные, говорит он. Возьмите и посчитайте сами... Ну, к примеру, так. Разбейте армию на три уровня: низший, средний и высший. Посчитайте процент убитых, раненых, награжденных. Посмотрите, как это все преподносилось. Полководец А взял город В! Войска С освободили Д! И это, скажу я вам, не просто литературная форма, а суть дела. А теперь? Чьи рожи кажут по телевизору? Включите-ка! Голову даю на отсечение, какая-нибудь высшая дрянь кривляется. Кому памятники при жизни ставят?! Перегибаешь, говорит Друг. Трудящихся тоже показывают. Показывают, говорит Отец. А кого? Зачем? Хвалить и превозносить наше г...о и наших вождей. «Простой» человек у нас в почете!! Ищите дураков! Холуй у нас в почете. А как же иначе, говорит Друг. Всех вождями не сделаешь. А я разве спорю, говорит Отец. Я и говорю, нельзя иначе. Только все равно г...о! Хочешь человеком быть — лезь в директора, иначе ты — вошь. А полезешь в директора — станешь крысой. Вот вам задачка! Решайте! А где же выход, спрашиваю я. Это что еще за слово такое «выход», спрашивает он. Интеллигентские выдумки. Смешно! А меня милиционер за интеллигента принял. И влепил, как видите. Ни за что, ни про что. Просто так, для тренировки, надо полагать. На работу напишут, говорю я. Не напишут, говорит он. Раз по морде получил, не напишут. У них, брат, своя этика.