Нас четверо. Почему четверо? Опять-таки проблема решается просто. Три человека нельзя, ибо сразу же четвертый подсядет. Мы сначала сели как раз втроем. А четвертый тут же прилип. Впятером тоже нельзя. Во-первых, приткнуться негде, столик качается и дрожит все время, как карликовый пинчер на морозе. Во-вторых, не на чем приткнуться, стула нет. Стульев в кафе в обрез, точно по числу столиков. А со своим стулом приходить нельзя, не пустят. Со своей водкой можно, ее можно спрятать в карман, в портфель, в авоську. А стул не спрячешь. Не верите? Попробуйте сами. Мой сосед по квартире сунулся было с раскладным стульчиком, с которым на рыбалку ходит. Сразу уличили. Что творилось! Милицию вызывали. Директор кафе орал, что, мол, распустились, мерзавцы. Соседа обозвали диссидентом и чуть не оштрафовали на десятку.
Из дневника Мальчика
— Странные наступили времена, — говорит отец.— Когда мы учились, мы даже в десятом классе не задумывались об институте, а поступив в институт, не думали об аспирантуре. И не думаю, что случайностей в выборе профессии было больше.
— Когда вы учились,— говорит мать,— каждый десятиклассник поступал в институт. Конкурс регулировал, кто в какой институт пойдет. Главное было — дотянуть до десятого класса. А теперь? Чуть ли не все кончают десятилетку. В институт без связей не попадешь.
— К тому же окончание института существенно не меняет положение человека. Зарплата — гроши. Лишь аспирантура немного улучшает условия жизни. Так что нынешняя аспирантура соответствует старому институту с точки зрения уровня жизни.
— А я вот не думаю об институте. И тем более об аспирантуре.
— Ну и дурак. Учитель говорит, с твоими способностями обязательно нужно на мехмат. Говорит, из тебя выйдет новый...
Мать назвала имя одного нашего образцово-показательного академика с мировым именем. Но мне этот академик почему-то антипатичен.
— Я бы предпочел такую судьбу, как Галуа или Ферма.
— Кто такие? Небось, из этих, отъезжантов?
Мы с отцом весело смеемся. Мать сначала дуется на нас, потом тоже смеется.
— Задурили головы! А что их держат?! Пусть себе едут куда хотят!
Исповедь Самосожженца
От Приятеля я ушел с ощущением несправедливости общества по отношению к этому человеку. Скромный, честный, талантливый, трудолюбивый человек больше двадцати лет бился над тем, чтобы передать обществу продукты своего творчества без каких бы то ни было претензий на исключительное вознаграждение. И что же? Общество отказалось принять этот дар!! Почему? Разве то, что стремился отдать обществу этот человек, хуже того, что отдали ему другие деятели того же рода? Ничего подобного, как раз наоборот. Именно потому, что продукты труда этого человека несли на себе печать настоящего таланта и трудолюбия, они оказались неприемлемыми здесь. Это никак не укладывалось в моем сознании. В обшей форме это выглядело совершенно бессмысленным и надуманным. Но когда Приятель по каждому пункту, вызывавшему у меня недоумение, до деталей излагал систему его среды, недоумение исчезало. И нелепым уже начинало казаться нечто противоположное тому, что случилось с ним. Когда мы расставались, я сказал ему какую-то банальность вроде «держись», «не сдавайся». Он сказал, что у него другого выхода вообще нет, кроме этого «держись» и «не сдавайся».
— Если бы я даже захотел капитулировать, моя капитуляция не была бы принята. Только одно устраивает Их: полное уничтожение и полное забвение. Спасибо, что зашел. Не забывай. Хотя бы иногда позвони. Мы будем рады.
Я шел к этому человеку с надеждой найти опору в моем смятенном состоянии. А что я увидел? Я увидел состояние, еще более тяжкое, чем мое. И я, безнадежно больной человек, вынужден был выступить в роли лечащего других. Вернее, страдающего за других.