В преддверии рая

Конец «Евангелия от Ивана»

— Никто не знает и никогда уже не узнает, чем и как закончилось «Евангелие от Ивана»,— говорит один интеллигент другому. Остались лишь разрозненные отрывки и сомнительные свидетельства очевидцев. Возьмем, например, такие строки:

Итак, решены все проблемы,
Исчерпаны спорные темы.
И больше не будет причин
Сражаться за следующий чин.

Сомнительно, чтобы их сочинил автор «Евангелия», ибо он как философски грамотный человек знал, что решить все проблемы и исчерпать все темы невозможно. Эти слова можно приписать самому Генеральному Секретарю, поскольку в речи по поводу десятилетнего юбилея Первоапрельского Пленума он так и сказал, что «мы решили по существу все проблемы и исчерпали все спорные вопросы, связанные с переходом от развитого социализма к недоразвитому коммунизму», а выше его чина на Земле уже ничего быть не может. Или, например, вот этот стих:

Природы ход суров и строг.
Один нам всем грядет итог:
И теоретика-лжеца,
И диссидента—правдеца,
Прелюбодея—гомосека,
И даже самого Генсека,
Шпану у винного ларька
И прохиндея из ЦеКа,
С центральной улицы стилягу
И заводского работягу,
Энтузиаста-пионера
И без зубов пенсионера,
И мудреца, и дурака,—
Уносит времени река.

Опять-таки никакой дифференции специфики, позволяющей отнести его с полной доверенностью к «Евангелию». Если бы в этом стихе не было слов «диссидент» и «Генсек», его вполне можно было бы отнести к Древней Греции, к эпохе Возрождения или Средневековья. Слово «ЦеКа» пусть вас не смущает, ибо общество без диссидентов и Генсека мыслимо /первое время после смерти Сталина, например/, а без ЦК — нет. Без настоящего ленинского ЦК — нет, ни в коем случае!

— Есть все-таки в мире некая справедливость,— говорит другой интеллигент первому, кивая с усмешкой на портреты вождей.— Помните, как сказано в «Евангелии от Ивана»:

Порой им достается в рыло
От их же собственных детей.
А сколько раз дано им было
Под зад от собственных затей!

Чем больше они раздувают свое ничтожное величие, тем с большим треском лопаются потом. Их статуи, бюсты, портреты, сочинения и прочее дерьмо люди при первом же удобном случае выкидывают на свалку. Они это чуют и потому буйствуют. Их маниакальное стремление навязать себя человечеству в качестве «ума, чести и совести» поразительно. Они думают, что чем больше насрут, тем дольше вонять будет. О, кретины! Мы лишь маленькие кучки оберегаем, а на месте больших расчищаем арену для новых.

Потом дотошные потомки
Начнут с усмешкой говорить,
Что только жалкие подонки
Могли такое сотворить!

И правильно сделают. И наложат свою кучу, еще более грандиозную и вонючую. Ибо в этом и состоит их прогресс.

На месте старой пошлой мрази,
Верша и двигая прогресс,
Они из той же самой грязи
Воздвигнут кучу до небес.

— Итак,— сказал собеседник с грустью,— еще одна историческая эпопея окончилась. И что? Ничего особенного. Пустяки. Как сказано в том же «Евангелии»:

То, что случилось,— ерунда,
Наша привычная нуда.
Вот если выпить не потянет.
И матом крыть твой рот устанет,
И над тобою, как всегда,
Не свистнет за полночь «спаситель»,
И уж не примет вытрезвитель
В свои объятья никогда,
Тогда, считай, пришла беда.
Твоя окончена страница.
И жизнь тебе уж не приснится,
И ты исчезнешь навсегда.

В нормальном индивиде удивительным образом сочетается социальный пессимизм и личный оптимизм. Тут неподалеку есть приличное злачное место, где еще верят в человека и отпускают в долг. В пределах рубля, правда. Но все-таки это нечто. Пошли.

Последний сон

Внутренний Голос сказал ему, что он находится в подлинном коммунизме. Не в научном, подчеркнул Голос, а именно в подлинном. Научный был задуман неправильно, а построен был совсем неправильно даже в сравнении с тем, как был задуман. Поэтому пришлось его долго и упорно исправлять. Не веришь? Смотри сам! И Голос предъявил ему справку, в которой было зачеркнуто слово «научный», а над ним вписано слово «подлинный». Рядом было написано «исправленному верить», стояла печать жилищно-эксплуатационной конторы и подпись старшего бухгалтера /подпись неразборчива/. И он поверил, ибо сразу же за этим увидел перед собою Великое Сияние и испытал Великое Счастье. Он часто видел это Сияние в детстве, реже — в юности, совсем редко — потом. Появлялось оно на мгновение, и он никогда не мог его удержать дольше или вызвать вновь по своей воле. Появление Сияния каждый раз было связано с возникновением состояния огромного Счастья. И потому он страстно мечтал увидеть его хотя бы еще раз и хотя бы на то неуловимо короткое мгновение. И вот он видит Это и испытывает Это.