— Вы, видно, часто бываете в деревне? Родители живы?
— Живы. Прошлым летом был!
— Старенькие, должно быть, они. Их надо весной навещать, когда работы в огороде много!
— Весной я туда не езжу… Не могу!
— Почему так?
— Весной мне там нехорошо… Думаю — из-за вас…
— Ну уж, — усмехнулась секретарша.
— Я знаю, что это смешно! Знаю! — заторопился Лыков, стараясь, чтобы она поняла его правильно.— Но это так!.. И запаха черемухи я с тех пор не переношу. Мне от него как-то тоскливо и одиноко становится… Я ведь любил вас тогда.Ох, как любил! Помнится, покончить с собой намеревался после того вечера, после такого позора!
— Ну уж, позора! — засмеялась Анастасия Алексеевна.
— Да, да, позора! Сейчас и я с улыбкой оглядываюсь на ту ночь. А тогда… На другой день я не мог на люди показаться. Казалось, что каждый в душе смеется надо мной. Если бы каникулы не кончились, не знаю, выдержал бы? В юности я сентиментальным был, а впрочем, и сейчас такой же…
— Вот это мне и не нравилось в вас! Мне хотелось видеть близкого человека таким, что в небо рвется и меня за собой тянет, а не таким, что вечно под ногами у себя ковыряется. Но, видно, такие перевелись! Бывает, посмотришь — орел, а приглядишься — курица! Мужик сейчас кабинетный пошел, тихий, по конторам сидит, бумагу с места на место перекладывает. — «Что-то я словно оправдываюсь», — подумала Анастасия Алексеевна и закончила с заметным раздражением, с ехидцей. — Вы-то, я вижу, тоже жизнь в конторе провели. Где вы сейчас?
— В РСУ — бухгалтером! — в тон ей не удержался, зачем-то брякнул Лыков.
— Ну во-от… Таким я тебя и представляла. — Анастасия Алексеевна незаметно для себя перешла на «ты». — Вежливенький, смирненький, сидишь за конторским столом в нарукавничках… Скука! Только одного и видела мужика! За всю жизнь!
— Это кто же? Не морячок ли?
— Морячок!.. Морячок тоже оказался соплячок! Вот! — указала она на дверь кабинета Николая Максимовича. — Этот ни перед кем не согнется, ни перед кем лебезить не станет!
Анастасия Алексеевна замолчала. Лыков сделал движение, намереваясь встать: незачем продолжать этот глупый, никчемный разговор, незачем было останавливаться, но остался в кресле и спросил:
— Вы, я вижу, сейчас не замужем?
— А ты что, по старой памяти мне предложение сделать хочешь? — усмехнулась Анастасия Алексеевна.
— Ну что вы, — добродушно засмеялся Лыков, делая вид, что не замечает раздражения секретарши. — У меня дети взрослые!
«Видимо, не легко живется женщине, — пожалел он о том, что спросил о замужестве.— Настя, Настенька! — думал Лыков, следя за секретаршей. — Куда же ты спряталась? А может быть, она такой и была? Просто я, мальчишка, ни черта не понимал?»
Анастасия Алексеевна выглядела неплохо, даже несколько моложе своих лет. И изменилась внешне не так уж сильно. Но все же Настя была иной, совсем иной, или, может, это казалось Лыкову. Нервная стала, раздражительная, а раньше озорная была, плясунья. В Масловке никто ее переплясать не мог. Особенно елецкого. Здорово плясала! Плясала она и в тот вечер. Тогда в клуб приехали ребята из соседней деревни, из Коростелей. Приезжали они часто. Некоторые дружили с масловскими девчатами. С ребятами прикатил морячок, отпускник. Ухарь малый! В клуб он вошел вьюном, как к себе в дом, и сразу в пляс с присвистом и шутками. Витька Кирюшин, гармонист, почувствовав настоящего плясуна, рванул гармонь. Девки заулыбались, прихорашиваться стали украдкой. Когда Кирюшин прекратил плясовую, Настя подскочила к нему:
— Витюша, елецкого! Елецкого давай!
И на середину клуба с платочком на плечах.
Ты зачем сюда приехал,
Незнакомый паренек,
Иссушил мое сердечко,
Как на печке сухарек, —
пела Настя, выплясывая.
Едва кончала свою частушку подруга, с которой она дроби выбивала, как Настя тут же подхватывала другую и пела игриво, с намеком:
Не о том сердце болит,
Который рядышком сидит,
А об том сердце болит,
Который издали глядит.
Масловские девки сразу запереглядывались. Паша стал ловить их любопытные взгляды на себе. Потом Настя танцевала с морячком. Танцевал он ловко, уверенно и все время что-то говорил Насте, а она смеялась.
— Смотри, уведет, — кивнул на них Васька Зуб, приятель Паши. Он за столом играл в карты с мужиками, а Паша сидел рядом с ним.