Лыков и Васька Зуб были в деревне третий вечер. Приехали они из школы на майские праздники. Они заканчивали десятилетку в райцентре, в Мучкапе, за двадцать километров от Масловки. Ближе средней школы тогда не было.
— Да ну-у, — бодро, уверенно ответил Паша, а сам заволновался, думая, что надо увести Настю из клуба. Он сидел мрачный, мучился, делал вид, что следит за игрой в карты, а сам искоса наблюдал за девушкой и морячком.
После танца морячок взглянул в окно, что-то сказал Насте и быстро направился к выходу. Паша обернулся к окну и увидел мальчишек с букетами черемухи. Кирюшин заиграл «Дунайские волны», Паша поднялся и, зная, что за ним следят, с некоторой ленцой, показывая этим, что ему безразлично, как ведет себя его залетка, направился к Насте. Только не мог он, как ни старался, заставить щеки чуточку побледнеть. Настя поднялась ему навстречу. Паша внимательно посмотрел на нее, пытаясь понять, чувствует ли она себя виноватой. В глазах ее был необычный блеск, плясало что-то новое для Паши.
— Пошли погуляем, — предложил он, пытаясь сказать это обычным тоном, но голос оказался хриплым, и он смущенно прокашлялся. — Вечерок сейчас что надо!
— Погоди, — быстро ответила, выдохнула Настя,— я еще не наплясалась!
— Сегодня ты расплясалась, как никогда! — с едва скрываемым ехидством сказал Паша.
— Да, сегодня мой день! — Настя взглянула на него насмешливо, как показалось Паше, и улыбнулась, но улыбнулась не ему, а глядя через его плечо.
Он поспешил прокружить ее и увидел в дверях морячка с букетом черемухи. Тот стоял и с широкой улыбкой смотрел на них. Вальс кончился, и морячок тут же направился к ним. В Масловке тогда при всех дарить цветы ухажерке было не принято. Паша, как дурак, стоял рядом, ждал. Настя зарделась. Морячок, не обращая внимания на Пашу, протянул цветы Насте. Она взяла и направилась к двери. Букет она держала около лица, делая вид, что нюхает цветы. Морячок выскочил вслед за ней. Все это происходило на глазах ошеломленного клуба. Паша с деревянной головой и каменной шеей пошел назад, к столу, где играли мужики. Он осторожно ступал по полу, потому что доски почему-то стали мягкими и прогибались под ногами.
— Пошли, — шепнул ему Васька Зуб, кивая на дверь.
— Я сам, — еле слышно ответил Паша.
— Ну, давай, давай!
Паша сидел на скамейке, думал про себя: «Нужно идти! Нужно идти!» Но не шел, зная, что вслед за ним выскочат из клуба ребята, а может, и девки, чтобы посмотреть на драку. Два года встречался он с Настей! Два года он был уверен, что они любят друг друга! Только вчера она обнимала его на крыльце, шептала разные слова, и вдруг такое! Как же теперь жить дальше. Надо идти! Не драться нельзя, засмеют! Паша оторвался от скамейки и быстро вышел из клуба, завернул за угол и побежал по направлению к Настиной избе.
Сквозь кудлатые облака проглядывали звезды, и видно было довольно далеко. Вот и Настя с морячком! Паша приостановился, оглянулся назад. Окна клуба багрово светились, внутри шевелились тени. От реки доносились робкие еще голоса лягушек. За Пашей никто не бежал, и он пошел шагом. Он долго шел следом, не смел приблизиться к парочке. Паша никогда не дрался, не знал, как начинать, что говорить, было стыдно, страшно. Он заранее знал, что морячок побьет его, но вернуться, оставить их было еще мучительнее и стыднее.
— Ну, погодите-ка! — окликнул он наконец Настю с морячком.
Они остановились.
— Чего тебе надо? — сказала Настя. — Разве не ясно? Между нами все…
— Я не к тебе! Мне с ним поговорить надо!
Морячок отделился от Насти. Когда он приблизился, Паша, дрожа, кинул кулак в бледное пятно его лица. Но рука провалилась в пустоту. И тут же что-то бросило Пашу на землю, на спину. Вскакивая, он почувствовал, что нос его смят. Ему казалось, что дышать им нельзя, и Паша с открытым ртом, держа впереди себя руку с растопыренными пальцами, кинулся на морячка, ахнул тихонько, больно наткнувшись в темноте бровью на что-то жесткое, как угол бревна. Но на этот раз удержался на ногах и начал молотить впереди себя руками. Временами он задевал морячка в темноте и молотил, молотил воздух, думая лишь о том, чтобы морячок не попал в него снова. Вдруг он неожиданно обнаружил, что морячка, метавшегося вокруг него, нет. Насти тоже не было. Только в стороне слышался топот и голос Васьки Зуба…
— Павел Тихонович, дорогой! Вы уже здесь! — В дверях кабинета стоял Николай Максимович. Говорил он не обычным своим суровым тоном, а как-то заискивающе, подобострастно. И глядел он на Лыкова с незнакомой секретарше слащавой улыбкой. — Что же вы, Настасья Алексеевна? — перевел взгляд начальник треста на растерянную секретаршу. Лицо его стало прежним, суровым, жестким. И вдруг оно снова мгновенно изменилось, подобрело, расплылось, когда Николай Максимович повернул голову к Лыко- ву: — Заходите, дорогой! Заходите! Мы вас ждем!