Его вывел из задумчивости приход доктора.
— Не так худо, как я думал, — сказал он, успокоительно кивая головой. — Он выкарабкается. Идите к нему, он вас зовет. Но только не давайте ему слишком много говорить. Он призвал, неизвестно зачем, целую толпу приятелей и устроил настоящий митинг. Идите и прогоните их всех. А и займусь малюткой Фильджи, хотя после двух перевязок он совсем поправится.
Учитель бросил взгляд облегчения на доктора и вошел в переднюю комнату. Она была полна людьми, в которых учитель инстинктивно узнал своих бывших врагов. Но они расступились перед ним с некоторого рода грубым почтением и симпатией, когда Мак-Кинстри подозвал его к себе. Раненый взял его за руку.
— Приподнимите меня немного, — шепнул он.
Учитель помог ему с трудом опереться на локоть.
— Джентльмены! — сказал Мак-Кинстри с привычным жестом искалеченной руки, которую затем положил на плечо учителю. — Вы слышали, что я вам сказал минуту тому назад; выслушайте и теперь. Этот молодой человек, которого мы несправедливо обвиняли, говорил правду… все время! Мы можете на него положиться; он заслуживает всякого доверия. Вы, конечно, не можете чувствовать то, что я чувствую, но человек, который будет друг ему, будет другом и мне… Вот и все… и благодарю за участие. А теперь ступайте, молодцы, и оставьте меня с ним.
Мужчины медленно ушли один за другим; некоторые замешкались, чтобы пожать руку учителю, кто с степенным видом, а кто с улыбкой и смущением.
Учитель принимал это выражение примирения от тех самых людей, которые за несколько часов перед тем с такою же искренностью расправились бы с ним по закону Линча, с холодным удивлением. Когда дверь за ними затворилась, он повернулся к Мак-Кинстри. Раненый снова опустился на ложе и с странным удовольствием глядел на свинцовую пулю, которую держал между большим и указательным пальцами.
— Эта пуля, м-р Форд, — сказал он медленным голосом, — не из ружья, которое я вам дал, и пущена не вами.
Он умолк и затем прибавил с прежней, вялой рассеянностью:
— Давно уже ничто не доставляло мне такого… спокойствия.
При том состоянии слабости, в каком находился больной, учитель не решился сообщить ему открытие, сделанное Джонни, и удовольствовался простым пожатием руки, но вслед затем раненый прибавил:
— Эта пуля из револьвера Сета, и эта собака уже убежала отсюда.
— Но что могло заставить его стрелять в вас в такую минуту? — спросил учитель.
— Он рассчитывал, что или я убью вас, и тогда он избавится разом от нас обоих; или же, если бы я не убил вас, то другие вас повесят — что они и намеревались сделать — за то, что вы убили меня! Идея эта пришла ему в голову, когда он услышал, как вы намекнули, что не будете стрелять в меня.
Дрожь убеждения, что Мак-Кинстри отгадал истинную правду, пробежала по учителю. В первую минуту он хотел было подтвердить ее рассказом Джонни, но, при виде усиливающейся у раненого лихорадки, воздержался.
— Не говорите пока об этом, — сказал он поспешно. — С меня довольно, что вы оправдываете меня. Я здесь только затем, чтобы просить вас успокоиться в ожидании прихода доктора… так как вы, кажется, одни в доме, и м-с Мак-Кинстри…
Он умолк в затруднении.
Странное смущение разлилось по лицу раненого.
— Она уехала прежде, нежели это случилось, вследствие разногласия между нею и мной. Вы, может быть, заметили, м-р Форд, что вообще она не очень к вам благоволила. Нет женщины, которая умела бы лучше ходить за ранеными, чем дочь Блена Роулинса, но в таких делах, как дело Кресси, например, мне сдается, м-р Форд, что она… недостаточно спокойна. Так как вы сами спокойны, то можете объяснить все неприятное этим отсутствием спокойствия. Все, что вы услышите от нее или от ее дочери — потому что я беру назад глупость, сказанную мной про то, что вы собираетесь бежать с Кресси, — помните, м-р Форд, что это происходит не от дурного чувства к вам в ней или в Кресси, но только от недостатка спокойствия. Может быть, у меня были свои идеи насчет Кресси и вас, может быть, у вас были наши, а у этого дурака Добни свои, но ни старуха, видите ли, ни Кресси их не разделяли! А почему? Потому что у них нет спокойствия. Я думаю, что женщинам вообще отказано в нем. А вы сами человек спокойный, вы это поймете и извините.
Прежнее выражение сонной боли так рельефно выразилось в его красных глазах, что учитель потихоньку прикрыл их своей рукой и попросил его постараться уснуть, что тот в конце концов и сделал, прошептав, что чувствует себя «спокойнее».
Не понимая смысла последних слов Мак-Кинстри, м-р Форд тем не менее испытывал странное чувство одиночества, которым веяло на него от пустых стен покинутого дома. Ветер жалобно завывал вокруг него и казалось, что то стонут какие-то отдаляющиеся и отчаянные голоса. Так сильно было это впечатление, что, когда вошли доктор и брат Мак-Кинстри — учитель все еще стоял у постели больного с ощущением заброшенности и покинутости, которого не могла рассеять успокоительная улыбка доктора.