— Здорово, — сказал Гаврик.
— Не дуже. Завтра она як почне экзаменувать мэне! Ох, и жарко будэ.
Никита поскреб в затылке и рассказал, что Катька Нечепуренко — староста класса и будет ругать его за то, что не явился в школу. Виноваты в этом были домашние обстоятельства: Никита на ферме подменял мать, а мать ушла в село собрать в дорогу сестру Верку, уезжавшую сегодня в город на курсы бригадиров.
— На первый раз як-нибудь отговорюсь, а на другой — не пройдэ.
Миша спросил Гаврика:
— К деду сходить не надо?
— Нет. Он и меня прогнал. В хате двое ругаются, а он не хочет, чтоб мы слышали.
Никита нахмурился.
— И слухать там, хлопцы, нечего. Фэдька Гнатенко, чоловик нашей Верки, не хоче, шоб вона ихала на курсы, а цему дилу не бувать: зав каже, шо Фэдька «отстала людына». Жалкую, хлопцы, шо зава немае… Бачьтэ, — Никита сердито посмотрел в сторону флигеля, где у крыльца стояла привязанная лошадь, — с утра кинь горьку думу думае, а Фэдьке не до него, Пишли, хлопцы, шось покажу.
Ребята поднялись на близлежащий округлый холм. Это было самое высокое место в окрестностях фермы. Никита привел сюда ребят не только потому, что отсюда открывался широченный целинный скат и что отсюда можно было видеть большой табун пасущихся маток с жеребятами, но и потому, что именно на этот холм часто взбирался сам заведующий фермой. Теперь его не было, а табунщик Федька Гнатенко, отсталый человек, не думающий даже о своем голодном коне, не мог заменить зава. Никита по праву считал себя ответственным за ферму.
Указав на лошадей, он повеселевшим голосом сказал:
— Уси наши. Було б бильше, так не забувайте, хлопцы, шо тридцать коней на фронт снарядыли.
Никита, стремясь быть в точности похожим на своего зава, с которым он за летние месяцы сумел сдружиться, заговорил медленней:
— Оце, хлопцы, як доведется побачить кавалеристов на рыжих конях с куцыми хвостами такымы, як просяны снопыкы у хаты лаборатории, це вже считайте, шо коны наши. Пишли трохи блыще.
Предложение Никиты было заманчивым. Но до табуна было итти далеко, и они оглянулись. С крыльца им грозил дед Иван Никитич и движением руки пояснял ребятам, что им надо быть ближе к коровам.
— Вам начальник телеграмму дае. До коров, так до коров, Он у вас, хлопцы, горячий, — сказал Никита, направляясь к коровам.
Ребята, не желая обидеть Никиту, несмело защищали деда.
— Дед ничего, — сказал Гаврик.
Миша добавил:
— Это правда, Никита, — он немного горячий, а справедливый.
Никита промолчал, но как только подошел к коровам, так сейчас же нашел повод осудить Ивана Никитича:
— Правильный, а корову попутав?..
Смелой раскачивающейся походкой он сходил и распутал красно-бурую корову.
— Вам бы, хлопцы, заночувать у нас. Вечером коров подоили б… Вечером завхоз заявится. Вин пидскаже, як зробыть, шоб вам далы хоть дви конематки с лошатами, бо у вас ничего немае…
Он посмотрел на ребят и, решив, что они могли обидеться, уже обратился только к Гаврику:
— Гаврык, а Мышка мэни казав про трубу. Ловка штука! До нас бы протянуть…
Никита зажмурил один глаз, другой же глаз его сиял лукавством:
— Ольшанка слухае… Вы мэне про море, я б вам про коней, як их годувать, або ще шо…
Он замолчал и нахмурился. К ребятам от флигеля ехал всадник. Шапка его с низким верхом почти наезжала на нос, а когда он лениво поворачивался в сторону флигеля, ребята видели налитый гневом плоский его затылок, изломанную прядь рыжих волос. В седле он сидел, небрежно развалясь, и всякий раз, когда лошадь тянулась схватить травы, хлестал ее по боку плетью.
Мише глядеть на него было скучно и неприятно, и он искоса посмотрел на Никиту. Никита стоял с надутыми щеками, и все помрачневшее лицо его, казалось, выражало один недоуменный вопрос: «Ну, шо тоби треба?»
Не доезжая двух десятков шагов, всадник остановил лошадь и, глядя ей на уши, сказал:
— Мыкит!
— Шо?
— Нэ шокай!
— Ну, шо?
— И нэ нукай и нэ шокай, а ходь до мэне.
Мише было обидно за Никиту, потому что сидевший на коне разговаривал с ним, как с чучелом. Никита, пошатнувшись, хотел сделать шаг, но его за рукав остановил Гаврик. Мише стало ясно, что Гаврик тоже с ним согласен, и он повелительно прошептал:
— Не ходи!
— Мыкыт, кому кажу? — послышалось с седла.
— Не можно, хлопцы… Зава нэмае, вин старшой, — и Никита, вздохнув, нехотя подошел к всаднику.
Ребята не разобрали, что говорил всадник, не видели его лица, накрытого шапкой, но они ясно услышали его последние наставления Никите: