— Родион Григорьевич; почему не дать мне пить… У водки белая головка. Для колхозного человека она невредная… — усмехался Альберт Иванович.
Шутливо зажимая бутылку подмышкой, Саблин отвечал:
— Ишь ты, невредная! Ишь ты, с белой головкой! А сам подговорил моих гостей, чтобы они в непогоду с тобой в путь отправлялись?
— Несправедливо на человека нападаете, — вмешался в разговор Иван Никитич. — Альберт Иванович так и сказал: «Будем попутчиками, если Родион Григорьевич согласится вас отпустить!»
— Это совсем другое дело!.. Тогда, Владимировна, давай вытянем стол на середину и на воле все вместе пообедаем.
В то время, как общими осторожными усилиями выдвигали стол на середину комнаты, откуда-то с наветренной стороны донесся хлюпающий, ритмический звук начавшего работать паровичка. В электрической лампочке, свисающей на витом шнуре с потолка, волоски густо покраснели, потом порозовели и вдруг, точно взорвавшись, залили комнату светом.
Наливая в рюмки, Родион Григорьевич уже без какого бы то ни было оттенка шутливости говорил:
— Кого бы я с великой радостью спросил, надо ли вас отпускать в дорогу, так это родного батьку всех красных кавалеристов — Семена Михайловича, — он остановил взгляд на портрете Буденного. — Вон он будто улыбается и, может, над тем, что я не умею вас остановить, урезонить…
— А может, улыбается вовсе по другой причине? — спросил Иван Никитич.
— По какой другой?
— Удивляется, какие домоседы стали его прославленные буденновцы: и сами ни за порог и других не пускают!
— Это он может подумать. А чтоб не было ему повода так думать, давайте выпьем за боевые дороги.
Следующую рюмку Родион Григорьевич предложил выпить за трудовые дороги, но Иван Никитич мягко и решительно отказался выпить по другой. А чтоб хозяин не обиделся, он шутливо рассказал, как в молодости однажды он много выпил за гладкую и ровную дорогу, а вышел в путь: шагнул направо — стена, шагнул налево — стена… Под стеной и уснул. Утром проснулся и тут только смекнул, что надо было шагать прямо по улице. За столом смеялись.
— Водка неудачная попалась, — говорил Родион Григорьевич.
— Закуски сладкой, — такой вот закуски, — не было, — сказал Альберт Иванович, вытаскивая из кармана баночку с медом, туго обвязанную бумагой.
Арина Владимировна поставила на стол пирожки с фасолью.
— В меду старые мало понимают, — сказала она и, сняв с баночки бумагу, пододвинула ее Мише и Гаврику.
С этой минуты Арина Владимировна не отходила от ребят, угощая их то пирожками, то медом, то холодным молоком.
— Мои внуки в Хлеборобном живут, редко в гости приезжают, так я хоть за вами поухаживаю… Молока Лыска стала давать понемногу, а зато густое. А что оно холодное — это ничего. Спать будете на печи, а буденновца Саблина отправим на эту ночь в боковушку, — так она назвала маленькую комнату, отгороженную от большой высокой и просторной русской печью.
На печь Миша и Гаврик взобрались после того, как сходили подбросить коровам корма.
Подавая им подушки, Арина Владимировна сказала:
— Спите и набирайтесь тепла, чтоб утром легче встать с постели.
Миша и Гаврик набирались тепла, но спать не хотели. Они слушали разговор сидевших за столом. И этот разговор, как и все предыдущие, которые вел Иван Никитич со старыми людьми, касался степи, ее недавней и давней истории.
— Здесь, в этой степи, под командой батьки Семена Михайловича скрещивали мы с беляками клинки и на берегах Маныча, и на Егорлыке, и на Дону. А ветер, он и тогда дул, да еще как дул!.. Он свистит, а ты ему наперекор и клинком того…
Родион Григорьевич сжатой в большой кулак правой рукой поиграл над своей крупной, коротко остриженной седой головой.
— А что иначе было делать?! Надо же было коннозаводчиков и всякую старорежимную нечисть сметать с этих просторов, чтобы строить новое, большое и для всех!
— Ох, как надо было сметать! Как надо было! Так же надо, как пить в пеклую жару, — покачивая головой, проговорил Иван Никитич.
Ребята невольно вспомнили о коннозаводчике, который кропил мазутом Ивана Никитича.
Когда Миша и Гаврик снова прислушались, говорил уже не Родион Григорьевич, а Альберт Иванович.
— Нас, иностранцев, в двадцать втором году приехало сюда семейств сотни полторы. Одни хотели строить социализм, как указывал товарищ Ленин, а другие доставать длинный рубль, чтоб положить в карман. А степь эта, такая, с ветерком, сразу не дает рубли…
— Говорит, держи карман пошире, — засмеялся Иван Никитич.
Засмеялся и Альберт Иванович, продолжая свой рассказ: