Открыв глаза, Гаврик убедился, что он дома и нет нужды беспокоиться, что коровы разбегутся, спасаясь от черного ветра… Он вспомнил, что Зинаида Васильевна вчера при встрече успела сказать им с Мишей:
— Школа у нас хорошая, но еще много надо сделать в ней, прежде чем начать занятия, прежде чем завуч съездит в район за книгами, тетрадями, карандашами…. Завтра приходите, решим, что нам делать.
— Алло! Алло! «Большая земля»! Не пора ли нам в школу?
Это была репетиция, проверка заспанного голоса, а дальше Гаврик хотел уже по-настоящему запросить Мишу, какой курс они должны взять, чтобы встретиться. Но, посмотрев в угол, Гаврик неожиданно прикусил язык. Трубы там не было. Лишь ямка, присыпанная свежей глиной, напоминала о ней. Он оделся и вышел из землянки. В гору по низкому полынку, вытянувшись в прямую линию, шли редкие маленькие окопчики, очень похожие на те, что нарывают кроты. Гаврик побрел сбоку этих окопчиков. Он знал, что окопчиками обозначалось место, где еще недавно под землей лежала труба. Ему хотелось итти сейчас рядом с окопчиками. Он знал, что они приведут его на бывшую «Большую землю»…
… Миша видел вернувшегося мастера, видел, какой вытянул трубу из дота и, уходя, сказал:
— Пришлось забрать… Времени нет искать другую: через полчаса мы должны быть в Некрасовке.
Миша ничего не ответил. Поймав себя на мысли, что о трубе, о снятом «прямом проводе» ему хотелось бы прежде всего поговорить — с Гавриком, он вышел из дота. От дота, как и от землянки Мамченко, цепочкой тянулись желтые окопчики — только не в гору, а под уклон. Зная, что эта цепочка приведет к бывшему «Острову Диксон», Миша зашагал вдоль нее и скоро встретил Гаврика.
…Они не сразу начали разговор, а, заговорив, трубу не называли ни трубой, ни «прямым проводом», а просто «она».
— Как думаешь, Миша, где «она»? Куда они «ее»?
— «Она» берет воду из Крутой лощинки.
— Ты «ее» видел?
— Мастер туда ее понес.
— Миша, может, пойдем посмотрим на «нее»?
— Обязательно. Только пусть мастера уедут. Вон они машину заводят.
— Посмотрим пока на стройку.
Они медленно пошли косогором. Новостройки были левее их и ниже по склону котловины. Оттуда доносился несмолкаемый разговор, стук топора, шорох сухого камыша, взвизгивающий шелест кровельного железа.
— Миша, вот тот, рыжебородый, что на крыше, разбудил меня, — говорил Гаврик, рассказывая, что ему почудилось во сне.
— Гаврик, а колхозников на стройке очень много…
— И мастеров немало. Василий Александрович прислал новых.
Они стали подсчитывать и уже почти законченные и только что начатые постройки, получилось десять..
Миша и Гаврик постояли бы здесь еще, если бы из котловины не показался Алексей Иванович. Он быстро шагал и, помахивая согнутыми короткими руками, кому-то внушал:
— И сколько раз твердить ей: конь этот не Чалый, а Тигр! Тигром он будет зарегистрирован в колхозную книгу «Опись лошадей».
Уходя дальше по косогору, ребята видели, что Тигр тянул на взгорье большой воз камыша. Им управляла проворная смуглолицая мать Наташи Копыловой.
Вспоминая слова Ивана Никитича о том, что правление согласится назвать коней так, как их назовут сами ребята, Гаврик сказал:
— Миша, а председатель согласен с нами?
— Согласен, — улыбнулся Миша.
По пути к ферме им попалась стайка гусей — семнадцать штук. И вдруг передний гусь закричал так знакомо, что Миша и Гаврик остановились и стали присматриваться к нему.
Да, это был, безусловно, тот самый гусь, что громче всех кричал вдогонку золотистому петушку и беленькой курочке: «катай-катай!»
Незаметно Миша и Гаврик подошли к Крутой лощинке. На дне ее, в глинистом углублении, похожем на ковшик, кипел небольшой говорливый родник. Его прозрачная вода, стекая в загнутый кверху конец трубы, бежала по ней под уклон, к низкой постройке молочнотоварной фермы.
— Гаврик, я не угадаю: этот конец «прямого провода» был на «Большой земле» или на «Острове Диксон»?
— Миша, да что ты! Ну, конечно, на «Острове»!
— А как ты узнал?
— А ты присмотрись получше к левому краю — он же немного согнут.
Миша, не доверяя глазам, погрузил в воду два пальца и потом протяжно сказал: