А когда к концу ужина все мужчины поднялись со своих мест и с бокалами шампанского в руках толпой обступили его милую Анульку, восклицая: «За здоровье именинницы! — тут уж Ежи, вспомнив день своей свадьбы, растрогался до слез и пошел обнимать всех мужчин подряд, а женщинам всем перецеловал руки.
Только встали из-за стола, все веселые, с улыбками на лицах, в голове шумит шампанское и венгерское, — как из зала вновь донеслись бравурные звуки мазурки. Пан Ежи приосанился, уперся рукой в бок и воскликнул:
— Ну, гости дорогие! Теперь мы, старики, покажем, как танцуют мазурку!
Он подошел к Винцуне и с широкой улыбкой приветливо протянул ей свою загорелую руку. Такой очевидный знак внимания со стороны отца Александра не мог остаться без ответа; грустное лицо девушки прояснилось, маленькая ручка легла на грубую руку арендатора, и пан Ежи, притоптывая, подскакивая и выделывая с пыхтением тяжеловесные антраша, увлек Винцуню в танцевальный зал. За ним, соединившись в пары, двинулся весь дом. Арендаторы, землевладельцы, управляющие, чиновники, их жены, сестры, дочери и сыновья, — все дружно пустились в пляс. Толчея, шум, грохот, топот стояли невообразимые. Подвыпившие за ужином музыканты наяривали, не жалея струн, бас усердно гудел где надо и где не надо, даже кларнет, который так образцово исполнял до сих пор свою партию, начал слегка фальшивить, но, не смущаясь этим, кричал что есть сил; вдобавок мальчишка буфетный притащил откуда-то медный котел и, став за музыкантами, колотил по нему скалкой, яростно отбивая такт. Топот десятков ног, смешки стариков, хихиканье женщин и задорные возгласы молодежи сливались с грохотом импровизированного барабана. Старики приплясывали вокруг молоденьких девушек, а юнцы вели матрон в чепцах, с увядшими, но какими же счастливыми лицами!
Гуляй, душа! Милый сердцу танец увлек всех без разбора своим разгульным дыханием, и не было там уже ни старости, ни забот, ни усталых или раненых сердец, было лишь захватывающее веселье, смех и умиленные слезы.
Среди пляшущих протискивались лакеи, предлагая гостям бокалы с венгерским. Пан Ежи поднял бокал и крикнул:
— За нашу дружбу, гости дорогие, за нашу любовь!
Все бросились чокаться, звон бокалов смешался с громкими звуками поцелуев, люди, полусмеясь, полуплача, раскрывали друг другу объятия, девичьи лица, как розы в саду, цвели ярким румянцем, а юноши, склонившись к своим милым, жарко шептали им на ушко:
— За нашу любовь!..
Александр подошел к Винцуне и, звякнув своей рюмкой о ее рюмку, сказал с особенным выражением:
— Помните же о моей бедной розе!
Уже всходило солнце, а в адампольском доме все еще плясали при закрытых ставнях.
X. Раздумья Винцуни
Наутро после адампольского празднества ясный солнечный свет, всегда благотворно влияющий на людей, которые сжились с природой, вернул Болеславу душевное спокойствие. Он бранил себя мысленно за свои ночные страхи, а прекрасный мир Божий улыбался ему по-прежнему, призывая трудиться, любить и надеяться.
Побледневший и осунувшийся от пережитого волнения, но успокоенный, даже веселый, он поехал в Неменку.
— Наваждение ночное, и только, — говорил он себе по дороге. — Одурел я от этого шума, к которому не привык, расстроился оттого, что Винцуня выглядела не так, как обычно, вот и примерещилось невесть что. А настало утро — и снова все по-старому.
Неменскую он застал уже на ногах и узнал от нее что Винцуня веселилась на славу, затем вместе с нею благополучно вернулась домой, а теперь все еще крепко спит.
— Еще бы, после этакой маеты, — сказал Болеслав, — пусть спит подольше. Когда проснется, скажите ей, что я заезжал и просил передать привет. Очень рад, что ей было так весело. А теперь я прощаюсь с вами и сегодня в Неменке уже не побываю — прямо от вас отправляюсь на ярмарку в К. Говорят, туда привезли семена сандомежской пшеницы, хочу попробовать ее на нашей почве. Есть у меня там и другие дела, а поскольку другой ярмарки в этом году у нас не предвидится, надо ехать сегодня. Вернусь я поздно, а вы после бессонной ночи, вероятно, рано ляжете спать, так что до завтра.
Он с сыновьей нежностью поцеловал у Неменской руку, еще раз попросил передать привет Винцуне и уехал. Проезжая мимо усадьбы, он обернулся: окно Винцуниной спальни розовело среди зелени, освещенное косыми лучами солнца. Болеслав глядел на окно, и какой-то невнятный голос шептал ему: «Вернись! Вернись!»
Он чуть было не приказал кучеру повернуть обратно, но вовремя спохватился, пожал плечами и, усмехаясь пробормотал: