— Полтора года, — отозвалась Винцуня. — сейчас конец февраля, а последний раз мы виделись…
— Двадцать восьмого июля, — докончил Болеслав.
Эта как бы невольно названная дата взволновала обоих. Винцуня потупилась. Болеслав отвернулся и нахмурил брови, точно почувствовал внезапно острую боль. Но он тут же взял себя в руки, лицо его разгладилось, и он сказал непринужденным тоном:
— Вы, говорят, сегодня побывали в гостях у пани Карлич.
— Да, — подтвердила Винцуня.
— Какой же она вам показалась при ближайшем знакомстве?
На этот раз брови сдвинулись у Винцуни, а на бледных щеках проступил легкий румянец. Она молчала, не зная, как ответить, и наконец медленно произнесла:
— Несимпатичная!
По ее дрогнувшему голосу, по выражению лица Болеслав догадался о многом. Перед ним мгновенно возникла картина — на адампольском балу Винцуня и пани Карлич стоят перед Александром, точно два противоположных духа, оспаривающих его друг у друга.
Одна, вспомнилось ему, назвалась огнем, а другая зефиром, и он подумал, что теперь обе женщины, должно быть, готовятся противостоять друг другу, подобно выбранным ими когда-то роковым стихиям. Эта мысль причинила ему острую боль. Его Винцуня, его духовное дитя, идеальная и чистая невеста, женщина, с которой он теперь хотя и разлучен навеки, но чувствует себя навеки связанным, — в борьбе с пани Карлич, своенравной и капризной особой, жизнь которой заполнена мелкими любовными интрижками и унизительной праздностью?! Эта светловолосая, хрупкая, слабая женщина борется с той, страстной, черноокой, дерзкой — за человека, от которого теперь зависит все ее будущее, ее счастье или гибель! Все воспоминания и прежние мечты, вся доброта его сердца, жалость, глухой гнев — разом ожили в нем, но по лицу его ничего нельзя было угадать. Напротив, он улыбнулся и продолжал все тем же тоном обычного разговора:
— У вас, вероятно, немало знакомых, и вы могли бы выбирать тех, кто вам приятен.
— Мне не хочется да и некогда вести светский образ жизни, — ответила Винцуня и добавила с чувством: — У меня дочь!..
— А! — протянул Болеслав, и впервые в его голосе прозвучала горечь, глаза помрачнели, а у губ пролегли скорбные складки; это длилось мгновение, не больше, он тут же овладел собой и спокойно добавил: — Да, знаю, я слышал, что у вас дочь.
— Прелестный ребенок! — с материнским восторгом воскликнула Винцуня.
В глазах Болеслава, безотчетно смотревшего на огонь, промелькнуло выражение невыразимой боли. Но он и тут овладел собой, поглядел на Винцуню и сказал:
— От всего сердца желаю вам быть счастливой матерью и женой, — и протянул ей руку.
Винцуня подала ему свою и почувствовала рукопожатие, которое она узнала бы среди тысячи других: через него как бы передавалось пульсирование горячего сердца; и ее прошлое, все, что роднило и связывало ее с этим человеком, встало перед ней, она его отвергла, а он великодушно желает ей счастья… Слезы выступили у Винцуни на глазах…
Скрипнула входная дверь, и в дверях показался паренек в нарядной ливрее, слегка припорошенной снегом.
— Чего тебе, Павелек? — спросила Винцента.
— Извиняюсь, — произнес кучер нагловатым голосом, свидетельствующим, что его обладатель не совсем трезв, но человек — не собака, чтобы стоять так долго на морозе, и кони иззябли и беспокойны…
Винцента растерялась, но выручила трактирщица, которая как раз вошла из соседней комнаты.
— Если позволите, — предложила она, — я напомню вашему мужу, что вы его ждете и кони стоят на морозе…
— Хорошо, милая пани Сарра, — ответила Винцуня и, обратившись к кучеру, велела ему вернуться к лошадям: хозяин сейчас уладит дела со Шлёмой, и они поедут.
Трактирщица стала подниматься по лестнице в мансарду. Чем выше она взбиралась, тем явственней до нее доносился шум, разговоры, смех, пение. Она отворила дверь в залу и замерла на пороге, пораженная открывшимся ей зрелищем.
На бильярдном столе, почти упираясь головой в потолок, возвышался широкоплечий и рослый Франек Сянковский с полным бокалом в руке. Вокруг толпились молодые и не очень молодые люди с бокалами в руках, среди них был и Александр Снопинский; очевидно, это была овация в честь виновника торжества.
— Виват, Франек! — выкрикнул чей-то зычный голос, когда хозяйка открыла дверь; в ответ послышались возгласы, смех, шутки, а весь этот галдеж покрывал громовой бас рассыпавшегося в благодарностях Франека.
Никем не замеченная хозяйка приблизилась к Александру и легонько дернула его за полу сюртука, Снопинский обернулся.