— Что вы чувствуете, тетя? — спросилъ Борисъ, нагнувшись къ ней.
— Боль въ головѣ и вотъ здѣсь. — Она указала на грудь, приподнялась на кровати и закашлялась.
Борису этотъ кашель показался очень нехорошимъ.
— Грудь болитъ? — спросилъ онъ.
— Да, — отвѣтила Софья Николаевна и опустилась на подушки.
Глаза опять закрылись, на губахъ осталась улыбка.
Борисъ обернулся въ сторону Маши. Маша приподнялась со скамейки, бросила на него глубокій взглядъ, тихонько прижалась къ нему и схватила его руку. Онъ поцѣловалъ ее въ голову.
— Тетя… бѣдная… — прошептала Маша…
Софья Николаевна раскрыла глаза и взглянула молча на Машу.
Борису сдѣлалось тяжело. Онъ подошелъ къ Эдуарду Ивановичу. Докторъ дописывалъ другой рецептъ. Дописавши, онъ всталъ и отдалъ его Мироновнѣ.
— Однѣ тутъ капли, дать когда принесутъ и на ночь; а микстуру черезъ часъ по столовой ложкѣ, —проговорилъ онъ съ разстановкой.
— Наружнаго ничего не дадите? — спросилъ тихо Борисъ…
— Не знаю, что будетъ вечеромъ…
Эдуардъ Ивановичъ подошелъ еще разъ къ кровати. Онъ вынулъ трубку чернаго дерева и приложилъ ее къ груди больной. Потомъ постукалъ; еще разъ приставилъ трубку и слушалъ нѣсколько минутъ, сморщивъ одинъ глазъ.
— Что вы маѣ прописали? — спросила Софья Николаевна.
— Микстуру… будьте такъ добры… черезъ часъ… васъ успокоитъ… и груди будетъ легче…
Все это Эдуардъ Ивановичъ выговорилъ очень кротко, и долго смотрѣлъ на больную; точно онъ по лицу ея хотѣлъ опредѣлить развивающуюся болѣзнь.
— Вечеромъ я буду непремѣнно, — добавилъ старичекъ и тихими шагами вышелъ изъ комнаты.
Борисъ бросился за нимъ.
— Эдуардъ Ивановичъ, ради Бога, — просилъ онъ, спускаясь съ лѣетницы… — скажите мнѣ: что у тетеньки?.. Ничего опаснаго?…
— Нѣтъ, ничего… пока еще не ясно…
— Да вы, пожалуйста, отъ меня не скрывайте. . если болѣзнь серьезная, лучше же сказать…
Они остановились на площадкѣ. Снизу поднялся Ѳедоръ Петровичъ.
— Ну, что? —спросилъ онъ тихо, подавая руку доктору — Здравствуйте, батюшка Эдуардъ Ивановичъ. Что такое случилось у нашей барыни?
— Сильная простуда… воспалительное состояніе… въ легкихъ не совсѣмъ хорошо… — прошепталъ старичекъ отрывисто.
— Но что же можетъ развиться? — спросилъ Борисъ, впившись глазами въ старичка, какъ бы желая проглотить у него въ душѣ всю его медицинскую мудрость.
— Не знаю; если къ вечеру груди не будетъ легче, — тогда можетъ быть воспаленіе.
— Въ легкихъ? — досказалъ Борисъ.
— Да, — отвѣтилъ кратко старичекъ. — Я прописалъ средство противъ пневмоніи… мы захватимъ болѣзнь, натура хорошая.
— Микстуру прописали? — проговорилъ Борисъ.
— Да, порядочную дозу Tartari emetici. Надо теперь слѣдитъ… Если послѣ обѣда будетъ хуже, пришлите за мною.
— Піявокъ не будете ставить? — спросилъ Ѳедоръ.
Петровичъ — у меня тоже было разъ воспаленіе: такъ мнѣ шестьдесятъ штукъ закатили.
Эдуардъ Ивановичъ поморщился.
— Безъ нужды зачѣмъ… изнурять не надо, — проговорилъ онъ внушительно.
Они спустились въ залу.
— Вы послѣ обѣда домой? — сказалъ Борисъ.
— Да, весь вечеръ; пришлите прямо ко мнѣ на квартиру… — Взглянувши на Бориса, старичекъ улыбнулся и проговорилъ — вы, пожалуйста, не бойтесь такъ… за вашу тетушку…
— Извѣстное дѣло, — замѣтилъ Ѳедоръ Петровичъ… — Это не то что старый человѣкъ… Вѣдь вотъ, климатъ-то у насъ жестокій, суровость какая… Долго-ли воспаленіе схватить!
— Вчера она себя хорошо чувствовала? — спросилъ докторъ, обращаясь къ Борису.
— Да-съ, она была совершенна здорова… — промолвилъ грустнымъ голосомъ Борисъ.
Въ эту минуту ему представлялась все вчерашняя поѣздка.
— Вотъ ѣздили кататься, — вставилъ Ѳедоръ Петровичь — на набережной и прохватило.
Звучали эти слова тяжелымъ упрекомъ. Борисъ чувствовалъ, какъ нѣсколько свѣтлыхъ минутъ совершенно поглотились новымъ страданіемъ.
Старичекъ скоренько распрощался и уѣхалъ.
Долго Борисъ молча ходилъ съ Ѳедоромъ Петровичемъ по залѣ.
— Ну, что вы, батюшка, раскисли такъ? — договорилъ наконецъ опекунъ.
Борисъ поднялъ голову.
— Я не раскисъ, Ѳедоръ Петровичъ, а жалко мнѣ и… въ нашемъ домѣ все болѣзнь… и смерть.
— Ну, и смерть… что вы, перекреститесь! Болѣзнь захвачена; да можетъ и не будетъ ничего… Кто тамъ около нея?
— Мироновна и Аннушка… Да я стану тамъ сидѣть…
— Можно ее видѣть-то?
— Можно, Ѳедоръ Петровичъ; только она не говоритъ и почти не открываетъ глазъ.