— Я Валерьяна Николаича люблю очень, — говорила дѣвочка, не выпуская изъ своихъ рукъ руки Анны Ивановны — онъ меня такъ славно учитъ, добрый такой.
— Милая вы моя, — отвѣтила ей Анна Ивановна, не отрывая отъ нея глазъ. — Какъ она похожа па маменьку, — обратилась она къ Софьѣ Николаевнѣ. — Вотъ здѣсь, въ этой церкви ее видала не одинъ разъ. И въ Свѣтлую заутреню приводилось стоять вмѣстѣ… Въ бѣломъ-то платьѣ… бывало, какъ ангелъ какой… Все прошло… Ну, Богъ не оставилъ… вы имъ вторая мать, — заключила Анна Ивановна и дружески, съ какой-то неотразимой искренностью, поглядѣла на Софью Николаевну.
Борисъ немного смутился, и въ глазахъ его тетки промелькнуло что-то, чего, впрочемъ, никто не замѣтилъ, кромѣ, можетъ быть, Абласова, который, въ сторонкѣ, какъ-то особенно смотрѣлъ на Софью Николаевну.
— Не смѣю васъ удерживать, — проговорила Анна Ивановна: — домой вамъ пора. Весело будетъ съ молодежью разгавливаться; вотъ и мы съ Валерьяшей разговѣемся въ одинокой бесѣдѣ. Пойдемъ, — обратилась она къ сыну.
Софья Николаевна подала ей руку.
— Посѣтите насъ когда-нибудь, — сказала она ей привѣтливо.
— Благодарю васъ, — отвѣтила Анна Ивановна съ радостной улыбкой… — я вѣдь нынче никуда… а очень-бы хотѣлось воспользоваться вашимъ приглашеніемъ.
— Приходите яйца катать! — крикнула Маша Горшкову.
Телепневы отправились домой съ Абласовымъ. Его посадили на козлы. Ѳедоръ Петровичъ ждалъ ихъ и встрѣтилъ въ залѣ. Онъ поочередно со всѣми перецѣловался, а Машѣ поднесъ большое фарфоровое яйцо. Она получила много подарковъ. Софья Николаевна, и Борись вынесли ей цѣлый возъ игрушекъ и всякихъ сахарныхъ яицъ. Она половину ихъ сейчасъ раздѣлила, и непремѣнно требовала, чтобы Абласовъ тутъ же началъ катать съ ней яйца…
Столъ былъ накрыть въ гостиной, которая точно удивлена была, что попала опять въ почетъ. Пасхи, куличи, окорокъ, масло и красныя яйца, все это блестѣло и пестрѣло при свѣчахъ. За отдѣльнымъ столикомъ Мироновна въ нарядномъ платьѣ разливала чай.
— Отчего вы не пріѣхали въ нашу церковь? — говорила Софья Николаевна, подавая Лапину кусокъ кулича.
— Не люблю, я, сударыня, вашего прихода…
— Отчего это?
— Ужъ больно люденъ, народу набьется, барынь всякихъ…
— Ахъ, какъ вы любезны, — перебила она его со смѣхомъ.
— Извините, я не къ тому; а не люблю толкотни… У меня приходъ тихій… купцы… все это починнѣе…
— А какая радостная служба въ Свѣтлую заутреню, — проговорила Софья Николаевна, послѣ маленькой паузы: — не правда ли, Ѳедоръ Петровичъ?
— Да-съ, именно радостная.
— Я думаю, — отозвался Абласовъ: — оно только такъ кажется оттого, что мы готовимся къ празднику; а въ сущности-то все равно…
Софья Николаевна быстро взглянула на него…
— Ахъ, какой вы, Абласовъ, вѣчно спорите… Да какже не радостная служба? Когда поютъ такіе примирительные, свѣтлые гимны?…
— Да это все, какъ себя человѣкъ настроитъ, — возразилъ Абласовъ. — Вотъ вѣдь возьмите вы самое это разговѣніе… Какъ бы вы себя не подготовляли къ празднику, такъ что бы значили всѣ эти куличи и пасхи? зачѣмъ бы ихъ ѣсть ночью ни съ того, ни съ сего, когда вовсе и не хочется ѣсть?… А настроили себя, и ѣдимъ: кусокъ творогу особенное значеніе получаетъ, яйца крутыя… вѣдь совершенно смыслу не пмѣетъ…
— Какъ смыслу не имѣетъ? — спросила Софья Николаевна.
— То есть, я хочу сказать, само-то по себѣ… Вѣдь, согласитесь, что мы не станемъ ѣсть въ обыкновенное время крутыхъ яицъ.
— Все это прекрасно, — возразила она: —положимъ, здѣсь играетъ роль настроеніе, а тамъ само торжество воодушевляетъ насъ.
— Не знаю-съ, — тихо промолвилъ Абласовъ, и чуть замѣтно улыбнулся.
Софьѣ Николаевнѣ были непріятны замѣчанія Абласова… Они не подходили ко всему празднику. Борису также стало неловко; онъ хотѣлъ даже шепнуть товарищу, чтобъ тотъ немножко промолчалъ.
Ѳедоръ Петровичъ долго смотрѣлъ на Абласова, прихлебывая изъ чашки; потомъ повернулся къ нему бокомъ и началъ намазывать себѣ тартинку.
— Хорошо вы разсуждаете, — вдругъ заговорилъ онъ: — вы юноша умный… и дѣлаете это не для близиру, а потому, что таково ваше мнѣніе, — вѣрю; но позвольте мнѣ вотъ что вамъ сказать: если вы полагаете, что все зависитъ отъ настроенія, такъ значитъ настроеніе-то въ насъ очень сильно… Оно для насъ все скрашиваетъ… Вѣдь хоть бы и въ эту минуту. Такъ зачѣмъ же намъ разбирать-то все по ниточкѣ? Тогда лучше совсѣмъ ни въ церковь не ходить, ни резгавливаться!