— Да, теперь ужъ опоздалъ.
— Да и я также, а все-таки пойтду..
— Куда? — спросилъ Борись.
— Къ Телянинымъ…
Они вышли на крыльцо. Стояла темная осенняя ночь. Накрапывалъ дождикъ.
— Ну вотъ и конецъ нашей депутаціи! — сказалъ Борисъ и невольно разсмѣялся.
— Трагическій конецъ, — сказалъ Горшковъ.
— Иначе и не могло быть, — заключилъ Абласовъ.
— Экая темень! — проговорилъ Горшковъ: — и дождь. Ну, мы еъ тобой по Варваркѣ, Абласовъ. А ты, Боря, какъ иѣшкомъ-то пойдешь? бабинька-то не прислала; пройдись ужъ разокъ, не аристократничай…
— Да извощики тутъ есть, — замѣтилъ Абласовъ.
— Нѣтъ, я пѣшкомъ. Ну, прощайте, господа.
Борисъ завернулся въ шинель и сталъ переходить улицу.
— Борисъ! — крикнулъ Горшковъ черезъ улицу.
— Что?
— Каковъ уродъ, Егорка? Сегодня, вѣдь, середа, такъ онъ насъ съ четверти втораго держалъ.
Борисъ вспомнилъ, что Маша ждала его раньше обыкновеннаго.
— Прощай, Горшковъ! — крикнулъ онъ и отправился по тротуару.
По площади мелькали фонари, и на горизонтѣ едва-едва отдѣлялись зубцы кремлевской стѣны. Надъ башенными воротами висѣла лампада передъ образомъ и бросала вокругъ себя сіяніе.
Борису рѣдко приходилось ходить иѣшкомъ въ такую пору. Онъ шелъ быстро. Ему показалось, что улица какъ-то особенно длинна. Навстрѣчу почти никто не попадался.
Въ передней слышенъ былъ довольно дружный храпъ, когда Борись отворилъ дверь изъ сѣней. Ему точно совѣстно стало передъ лакеями. Одинъ изъ служителей вскочилъ. Борисъ снялъ шинель и, ничего не спрашивая, прошелъ въ бильярдную. Дверь въ кабинетъ была притворена. По обыкновенію, Яковъ прохаживался вдоль диванчика, и на одной изъ колоннъ горѣла одинокая, скучная лампа.
— Что папенька? — спросплъ Борисъ.
— Почиваютъ, — отвѣтилъ лѣниво Яковъ и началъ опять ходить.
Борису хотѣлось спросить: не приносили-ли какой записки изъ гимназіи, спрашивалъ объ немъ отецъ или нѣтъ, но онъ удержался.
— Докторъ былъ?
— Никакъ нѣтъ-съ, — отвѣчалъ Яковъ.
— Какъ сегодня папенька? — спросилъ помолчавъ Борисъ. Онъ боялся, что услышитъ что-нибудь непріятное.
— Ничего! — проговорилъ Яковъ. — Кашлять — мало кашляли; предъ обѣдомъ прошлись по комнатѣ. Полегче сегодня, — заключилъ онъ, не глядя на Бориса.
У Бориса отлегло на сердцѣ: — отцу легче сегодня, стало быть, онъ не встревоженъ. «Но бабинька навѣрное ужь посылала справиться у Ѳеофана, почему я не вернулся,» — разсуждалъ онъ про себя, выходя въ корридоръ.
На лѣстницѣ послышались скорые шаги, по всѣмъ ступенямъ прошелъ скрипучій звукъ, и съ площадки слетѣла внизъ Маша.
Она бросилась къ брату.
— Боринька, что это, гдѣ ты?
Борисъ расцѣловалъ ее. Ему совѣстно было, но онъ не хотѣлъ лгать передъ Машей.
— Вотъ, видишь, голубчикъ, — продолжалъ онъ, — твой братишка провинился; его и наказали.
— Какъ наказали?
— Да такъ, продержали въ классѣ до 7-ми часовъ.
— И ты ничего не ѣлъ, Боря?
— Ничего.
— Такъ пойдемъ поскорѣй… Какъ же это?… А-а, постой, я тебѣ что скажу: вѣдь, бабушка сердится: все ворчала; ждали мы тебя обѣдать — тебя нѣтъ. Она послала у кучера спросить. Говорятъ: не выходилъ; онъ постоялъ, да и уѣхалъ.
— А что папа?
— Да онъ ничего, Боря. Она, разумѣется, ему наябедничала. Да папа ничего. Я его видѣла послѣ обѣда: онъ такой веселый былъ, мало кашлялъ.
— Записки не приносили ему?
— Нѣтъ! я не знаю… да, нѣтъ, не приносили. — Маша сдѣлала пресерьезную мину. — Это объ тебѣ, что-ли?
— Да! — проговорилъ Борисъ.
— Бабушка ужъ наябедничала бы.
— Она гдѣ?
— У себя въ диванной, и толстая тамъ.
— А ты какъ это услыхала, что я пришелъ?
— Я все наверху прислушивалась, Боря. Все тихо было; вдругъ шаги — я и сбѣжала. Ну, пойдемъ же наверхъ; тебѣ обѣдать нужно.
Маша взяла его за руку и повела по лѣстницѣ.
— Вѣдь тебѣ бы нужно сегодня раньше вернуться, — говорила Маша, поднимаясь ио ступенямъ. — И за что
же это тебя, Боря, засадили? Ты такой большой… Развѣ тебя смѣютъ наказывать?
— Смѣютъ, голубчикъ.
— Да ты шалилъ, что ли?
— Нѣтъ, не шалилъ. Мы учителя просили извиниться, чтобъ не бранился: вотъ насъ за это и засадили.
— Такъ, стало, ты не одинъ?
— Горшковъ со мной, Абласовъ.
— Ахъ, и Горшковъ! — Маша покачала головой. — Только ты бабушкѣ не говори, ты ужъ лучше папѣ прямо скажи.
— Хорошо, хорошо, Машенька.
Они взобрались на площадку.
— Я сейчасъ свѣчку принесу! — сказала Маша и вбѣжала въ свою комнату.