Пелагея Сергѣевна покраснѣла и двинулась впередъ за докторомъ, который вошелъ уже въ бильярдную.
Дверь была дѣйствительно заперта, Яковъ ходилъ взадъ и впередъ вдоль дивана.
Докторъ и Пелагея Сергѣевна вмѣстѣ подошли къ двери.
Оказалось, что извнутри она была на задвижкѣ.
— Яковъ, — спросила бабинька — баринъ почиваетъ?
— Не могу знать, — процѣдилъ Яковъ, не поднимая головы.
— Какъ не можешь знать?.. Баринъ самъ заперся?
— Сами-съ, я не запиралъ.
— Да, вѣдь, ему нужно лекарство принимать?
— Не могу знать-съ… Они не кликали.
— Оселъ, не кликали!.. Ты-бы долженъ быть догадаться… А съ нимъ дурно сдѣлается, что-жь тогда будетъ, — а? лѣнивая образина! Вотъ, Григорій Иванычъ, какой у насъ народъ, мерзавцы, разбойникиІ!..
Докторъ обернулся къ Пелагеѣ Сергѣевнѣ.
— Его разбудить нужно, коли спитъ, — проговорилъ онъ: — много спать ему вредно.
Онъ постучалъ въ дверь.
Отвѣта не было.
— Николай Дмитричъ, — пробасилъ докторъ: — это я. — Вы спите, что-ли, такъ проснитесь, дайте на себя взглянуть.
— Николинька, — провизжала Пелагея Сергѣевна: — Григорій Иванычъ тутъ; тебѣ лекарство нужно принимать… Я тебя еще не видала съ утра.
Отвѣта не было.
— Яковъ, — вопросила Пелагея Сергѣевна, — баринъ просыпался?
— Да-съ, — пропустилъ камердинеръ.
— Давно онъ проснулся?
— Не очень давно-съ.
— Да ты къ нему входилъ?
— Какъ-же-съ; они чай кушали.
— Значитъ, самъ заперся?
— Я вѣдь вамъ докладывалъ, сударыня, что они сами изволили запереться.
Бабиньку такъ всю и передернуло. — Что же это такое, Григорій Иванычъ? Видите вы, куда это идетъ?.. шипѣла она.
— Да пущай его, — отрѣзалъ докторъ: — не отворяетъ, такъ значитъ, не хочетъ отворить, а нужно будетъ, такъ позоветъ,
И онъ отошелъ отъ двери.
— Нѣтъ, да какъ же это его одного оставлять? Чуть живъ и лежитъ въ запертой комнатѣ… Вѣдь этого никогда съ нимъ не бывало; вѣдь у него силъ не хватитъ встать: онъ такъ и пролежитъ цѣлый день!..
— Кабы силъ не хватило, такъ не сталъ бы запираться, — изрекъ докторъ.
— Николинька, — начала опять старуха, прикладываясь лицомъ къ двери: — если можешь встать, отопри. Григорій Иванычъ здѣсь.
Прошло съ минуту. Все молчало.
Наконецъ бабинька услыхала шорохъ.
— Встаетъ, — проговорила она.
— Оставьте меня, ради Бога, — послышалось въ спальнѣ.
Старуха вздрогнула.
— Ты не хочешь насъ видѣть? — пропищала она.
— Оставьте меня, — повторилъ больной — никого не хочу видѣть.
Бабинька очень явственно разслыхала эти послѣднія слова, но она не унялась.
— Григорій Иванычъ здѣсь, — начала она опять.
Больной вздохнулъ и еще разъ громко сказалъ:
— Никого, никого.
Лицо Пелагеи Сергѣевны горѣло. Она судорожно потирала мѣдную ручку двери. Нужно было идти назадъ. Дѣло было проиграно. Она взглянула на Григорія Иваныча. Григорій Иванычъ направился уже къ двери.
— Григорій Иванычъ, — проговорила бабинька: — вѣдь его нельзя такъ оставить.
— Да что жь, сударыня, дверь что-ли топоромъ взломать? Соскучится, — отопретъ. А мнѣ пора, — заключилъ онъ очень рѣшительно.
— Вы хоть вечеркомъ-то, пожалуйста, заверните.
— Коли худо больно будетъ, такъ пришлите, — проговорилъ докторъ и направился изъ бильярдной.
Бабинька пошла его провожать, подергивая свою кацавейку.
— Сговорились, — ворчала она, — сговорились… и этотъ сѣрый тоже съ ними заодно!
Докторъ уѣхалъ. Пелагея Сергѣевна долго еще ходила по залѣ и то-и-дѣло заглядывала въ бильярдную.
— Матушка барынька, — прошептала, подбѣжавъ къ ней, наперсница — Ѳеофана спрашивали.
— Ну, что онъ?
— Говоритъ, что прямо въ немназію возилъ-съ.
— Вретъ шельмецъ, вретъ мерзавецъ, — закричала Пелагея Сергѣевна. — Стачка, всѣ за него стоятъ горой.
— Прямо, говоритъ, въ немназію; никуда не заѣзжали.
— Что ты тутъ твердишь, мерзкая. Ничего ты не умѣешь сдѣлать!.
И бабинька толкнула наперсницу въ плечо. Та съежилась и скрылась.
А дверь въ спальню была все заперта.
Пелагея Сергѣевна, полная тревоги и злости, пошла обратно въ диванную.
Борисъ выѣхалъ изъ дома въ началѣ девятаго. Онъ хотѣлъ до гимназіи исполнить вчерашнее порученіе отца.
Ѳедоръ Петровичъ Лапинъ жилъ далеко, чуть не въ полѣ, и ѣхать къ нему нужно было добрые полчаса. Борисъ мало зналъ этого Ѳедора Петровича. Онъ зналъ только, что отецъ когда-то служилъ съ нимъ вмѣстѣ, что Ѳедоръ Петровичъ — старый холостякъ, ѣздитъ лѣтомъ въ таратайкѣ, на большой рыжей лошади, носитъ странный картузъ гороховаго цвѣта и считается чудакомъ.