То же было и на душѣ Бориса.
Прошло нѣсколько дней.
Новое завѣщаніе было написано. Ѳедоръ Петровичъ часто пріѣзжалъ одинъ и съ свидѣтелями. Больной все это время чувствовалъ себя дурно, и только поутру могъ говорить. Его начинало душить; онъ не могъ ни лежать, ни сидѣть. — Пелагея Сергѣевна видѣла ясно, что противъ нея ведется борьба, и ничто уже ей не помогало разбить козни ея недоброжелателей. Когда она узнала, что Николай Дмитричъ написалъ новое завѣщаніе, она такъ взволновалась, что на два дня слегла въ постель. Затѣмъ она кинулась въ спальню, но ничего не успѣла ни узнать, ни разстроить. Николай Дмитричъ почти не пускалъ ее къ себѣ; а когда она входила и начинала говорить — онъ молчалъ. Въ немъ была теперь полная холодность и рѣшимость слабохарактернаго человѣка, который отвѣчаетъ на все равнодушіемъ.
Разъ, когда Ѳедоръ Петровичъ выходилъ отъ больнаго, его попросили въ диванную, къ бабинькѣ.
— Милостивый государь, — начала старуха: — позвольте мнѣ вамъ сказать, что вы безчестно поступаете!
— Какъ же это, сударыня? — сказалъ ей въ отвѣтъ Лапинъ, своимъ спокойнымъ голосомъ.
— Вы втерлись въ наши семейныя дѣла; по вашему наущенію, Николинька унпчтожилъ завѣщаніе. Онъ не въ полномъ разумѣ теперь. Я буду жаловаться, что тутъ — обманъ, подлогъ!
Ѳедоръ Петровичъ окинулъ Пелагею Сергѣевну строгимъ взглядомъ и, немного улыбнувшись, отвѣчалъ:
— Сударыня, вы увлекаетесь… Что вашъ сынъ былъ въ полномъ разумѣ — на то свидѣтели есть, которые и подписались на завѣщаніи. А что по моему наущенію Николай Дмитричъ распорядился, такъ про то вы, видно, больше меня знаете. Вотъ что я вамъ скажу, сударыня: успокойтесь вы. Изъ-за чего вы только бьетесь? Будетъ съ васъ того, что вы живыми дѣтьми командовали; а умирающихъ-то оставьте, — право, грѣхъ. Какъ бы сынъ вашъ ни распорядился — имѣнье его, дѣти также его. У васъ своя часть есть. Лучше вамъ на покой да грѣхи отмаливать.
— Да вы скажите мнѣ: кому же онъ оставляетъ дѣтей? Я должна это знать! Развратницѣ что ли этой?
— Какой развратницѣ? — спросилъ Ѳедоръ Петровичъ.
— Вы знаете какой! — крикнула бабинька. — Ябабка внукамъ своимъ, я не могу же ихъ кинуть.
— Вашъ сынъ, сударыня, выразилъ свою волю въ завѣщаніи.
— Я не останусь здѣсь, если эта мерзкая пріѣдетъ!
— Какъ вамъ угодно. Видно, вы себя больше всѣхъ любите. Никто васъ не гонитъ, а коли для васъ вс равно, когда и какъ умретъ вашъ сынъ, такъ чего же вы ждете?
На этихъ словахъ Ѳедоръ Петровичъ раскланялся и вышелъ.
Бабинька задыхалась; но дня черезъ два она совсѣмъ притихла. Молча ходила она по корридору и по пріемнымъ комнатамъ. Если спальни не была заперта, она входила туда, садилась поодаль отъ кровати, молчала цѣлыми часами и только отъ времени до времени отрывисто взглядывала на сына. Когда являлся Борисъ, она скрывалась. Безполезно было ей придираться къ внуку. Она уже чувствовала, что царству ея положенъ конецъ, и это сознаніе ежесекундно точило ея душу, хотя наружно она и присмирѣла. Еслибъ человѣкъ со стороны вошелъ въ большой дикій домъ, его бы поразила натянутость отношеній между матерью, сыномъ и внукомъ. А между тѣмъ иначе и быть не могло. Бабинька отводила душу только съ Амаліей Христофоровнои, у себя въ диванной. И въ домѣ всѣ люди тотчасъ замѣтили, что декорація перемѣнилась, что старая барыня отставлена на задній планъ. Домъ и большая часть дворовыхъ были молодаго барина, какъ привыкли всѣ называть, по старой привычкѣ, Николая Дмитрича, и послѣ смерти его, все это переходило барченку. Пелагея Сергѣевна на своихъ дѣвкахъ выливала желчь, и наперсницѣ доставалось по тридцати разъ въ сутки. Она съ прежнимъ усердіемъ исполняла должность лазутчика и со всевозможными подробностями докладывала ежеминутно, что вотъ Лапинскій баринъ пріѣхалъ, и еще двоихъ господъ привезъ, и чернильницу въ спальню требовали, и Борисъ Николаичъ рано уѣхали, и съ Лапинымъ въ залѣ шептались… Все это бабинька знала въ подробности; но оно только раздражало ее, только еще яснѣе показывало ей, что никакія лазутничества не помогутъ, и бабинька часто награждала Фицку за все ея усердіе бранью, а подъ-часъ и пощечинами. Но Фицка уже не могла разстаться съ своей ролью, она органически въѣлась во все ея существо.
Григорій Иванычъ, послѣ сцены въ бильярдной, долго не показывался.