Зеленый зонтикъ передъ свѣчой виднѣлся въ глубинѣ спальни. Большое бюро съ часами на верху бросало тѣнь на кресло и на больнаго, и въ этой тѣни все казалось еще мертвеннѣе. Когда Телепневъ вошелъ, часы пискливо, и точно по капелькѣ, пробили три четверти.
Больной открылъ глаза и сдѣлалъ движеніе рукой, какъ бы желая подозвать сына.
Тотъ подошелъ къ креслу, взялъ руку отца и поцѣловалъ.
— Гдѣ былъ? — проговорилъ больной хриплымъ, обрывавшимся голосомъ.
— У товарища, — отвѣтилъ молодой Телепневъ.
Въ эту минуту старуха уже стояла за нимъ и своими карими, подслѣповатыми глазами ѣдко смотрѣла и на умиравшаго сына, и на молодаго внука.
— Вамъ бы, Борисъ Николаичъ — ввернула она: — можно и дома посидѣть, около отца… да, видно, скучно.
Больной поглядѣлъ на нее искоса страдальческимъ взглядомъ и кротко взглянулъ на сына. Минуты двѣ длилось молчаніе.
— Тебѣ, Николя, — начала бабинька, топчась на мѣстѣ: — тяжело приходится въ твоей болѣзни… Когда не видишь никакихъ чувствъ отъ дѣтей, и здоровому человѣку умирать захочется. — И она прошлась по спальнѣ вдоль, немного задѣвъ внука рукавомъ своей кацавейки, и помѣстилась за кресломъ, заслонивъ собой свѣчу съ абажуромъ.
Отцу и сыну было неловко; но ни одинъ изъ нихъ не сказалъ ни слова.
— И вотъ, Николя, — заговорила опять старуха: — я тебѣ при сынѣ говорю: этакъ нельзя распускать дѣвочку. Надо что-нибудь одно: или воспитывать дѣтей, или… — старуха не договорила и опять прошлась мимо внука въ другой уголъ комнаты. — Это ни на что не похоже… Вотъ онъ — (и она указала на молодаго Телепнева) — во все вмѣшивается и такъ ее избаловалъ, что она мнѣ, бабкѣ, ежесекундно грубитъ. Я не хочу дольше терпѣть отъ умничанья Бориса Николаича. Ты мой сынъ, ты этого не смѣешь допустить… ты самъ уважаешь меня, а она нагрубитъ, скверная дѣвчонка, да еще прощенія не хочетъ просить.
И бабиньку опять передернуло. Вся ея фигура, въ углу, казалось сѣрой, ночной птицей. Рукава кацавейки колыхались, наподобіе крыльевъ. Старуха непріятно переминалась на одномъ мѣстѣ. Молодой Телепневъ стоялъ, немного нагнувшись около кресла, и держался правой рукой за спинку его. На лицѣ была видна сдержанная грусть, на лбу появились маленькія морщинки и странная улыбка шевелилась на губахъ.
Больной приподнялъ голову и сильно закашлялся. Кашель этотъ обличалъ страданія печени; удушливыми раскатами раздавался онъ по спальнѣ и, уходя въ бильярдную, разносился по всему дому…
Припадокъ кашля продолжался минутъ десять. Долго послѣ того больной не могъ отдышаться, и на лбу у него выступилъ холодный потъ. Сынъ поддерживалъ ему голову. Старуха въ своемъ углу съ кислой миной ежилась и не двигалась съ мѣста.
— Гдѣ Маша? — спросилъ отецъ молодаго Телепнева. — Что она такое сдѣлала? — прибавилъ онъ шепотомъ.
— Мы на колѣни ее поставили, — проговорила бабинька. — Да развѣ ее этимъ уймешь? Вотъ ты спрашиваешь, Николинька, у твоего сынка, что она надѣлала. Извѣстно, онъ ее всегда будетъ защищать. — Онъ, вѣдь, давно отъ рукъ отбился… въ большіе люди поступилъ, умничаетъ да фыркаетъ старшимъ Этакъ миѣ житья нѣтъ, — заговорила дребезжащимъ, ѣдкимъ голосомъ старуха и начала обдергивать свой чепецъ. — Въ своемъ домѣ хуже горничной дѣвки быть… отъ дѣтокъ твоихъ каждый Божііі день гадости, грубость, своевольство. — Она начала опять переминаться на мѣстѣ.
Больной молча посмотрѣлъ на сына, спрашивая его взглядомъ, что такое случилось.
— Я не знаю, папенька, въ чемъ Маша провинилась передъ бабушкой, — проговорилъ молодой Телепневъ.
Старуха выскочила изъ своего угла.
— Вы не знаете? — вскричала она порывисто. — Вы бы больше дома сидѣли да смотрѣли за вашей сестрицей. Я тебѣ въ послѣдній разъ говорю, Николинька, терпѣть больше отъ этой дѣвчонки не хочу, слышишь — не хочу! — Оборка на чепцѣ бабиньки затряслась, рукава кацавейки разлетѣлись въ разныя стороны. — Пусть онъ приведетъ ее и заставитъ, вотъ здѣсь, при тебѣ, просить у меня прощенья.
Была минута томительнаго молчанія. Трудно было опредѣлить, больше ли физической боли жило въ этоіі зеленой спальнѣ, или накипѣвшихъ душевныхъ страданій!
— Скажи же ему что-нибудь, Николя! — зашипѣла опять старуха, подступая своей скользкой походкой къ креслу больнаго. — Вели сынку привести ее сюда, несли ты ужъ самъ не сможешь ей приказать, такъ хоть Борисъ Николаичъ научилъ бы ее просить прощенья у бабки…