И Маша показала, какъ бабушка поводитъ глазами.
— А она совсѣмъ притихла, — продолжала дѣвочка: — за столомъ слова не скажетъ. Отчего это, Боря?
— Устала, голубчикъ. Она видитъ, что понапрасну только сердилась.
— Боря, а вдругъ папа умретъ, мы съ ней съ одной останемся?
Борисъ всталъ и положилъ руки на плечи Маши.
— Тетушка къ намъ скоро пріѣдетъ.
— Какая тетушка?
— А ты помнишь дядю Александра, что изъ Москвы-то пріѣзжалъ?
— Съ бородой, Боря?
—Да.
— Онъ вѣдь умеръ? Мнѣ папа о немъ молиться велѣлъ.
— Это жена его. Ее папа сюда выписалъ.
— Что жъ, она съ нами жить останется?
— Да, дружокъ.
— Ну, а бабушка-то какъ же?
— Она къ себѣ въ деревню поѣдетъ.
— Да кто же такъ рѣшилъ, Боря?
Борисъ усмѣхнулся.
— Никто, голубчикъ, не рѣшилъ, — промолвилъ онъ — а такъ сдѣлается.
— Хорошо, кабы такъ, — сказала со вздохомъ Маша и задумалась.
— Что-то внизу? — проговорилъ Борисъ.
— Вѣдь папа спитъ, я схожу узнаю.
— Зачѣмъ, и я могу.
— Нѣтъ, нѣтъ, ты и такъ все, Боря, цѣлый день ходишь, я мигомъ сбѣгаю.
Маша встала, встряхнула своими кудрями, и черезъ секунду слышно было, какъ она тихими, но быстрыми шагами спускалась съ лѣстницы. Лицо Бориса не прояснялось. Онъ самъ себѣ замѣтилъ, разъ какъ-то утромъ, одѣваясь, что на лбу его точно кто нарочно сдѣлалъ складку и никакъ не хочетъ расправить ее.
Вошла Мироновна.
— Что, долговязый? — промолвила старушка, подходя къ нему и заглядывая искоса: — аль невесело?
— Да, Мироновна, не очень радостно.
— Много еще тебѣ на вѣку всего будетъ; ужъ такое горе, всего одно, больше не повторится. Что папенька-то? Оставила ли его старая-то барыня въ покоѣ?
— Она притихла, — отвѣтилъ Борисъ.
— Bo-время догадалась, прости Господи. А письма-то нѣтъ все отъ той-то?
Мироновнѣ были извѣстны всѣ тайны Бориса.
— Нѣтъ, няня.
— Что же за притча, ужъ не больна ли? А ты бы еще написалъ.
— Хочу писать.
— То-то, и какъ только это онѣ встрѣтятся, я знаю, что старая барыня не стерпитъ.
— Какъ-нибудь обойдется, — промолвилъ Борисъ и опять задумался.
Мироновна долго стояла молча и смотрѣла на него.
— Да что ты ужъ больно раскисъ? Ты бы куда-нибудь поѣхалъ, посидѣлъ бы съ часокъ.
— Куда же я поѣду, няня?
— Ну, къ товарищамъ, вонъ къ тому, къ бѣлокурому-то, что на музыкѣ-то играетъ. Папенькѣ нынче лучше, ну, посидѣлъ бы часокъ-другой, мысли-то бы посвѣжѣли, а то, вѣдь, этакъ ты совсѣмъ уходишь себя.
Старушка проговорила все это въ полушутливомъ, полусерьезномъ тонѣ.
Борисъ взглянулъ на нее и улыбнулся.
— Къ Горшкову развѣ на минутку съѣздить, — вымолвилъ онъ.
Въ это время вошла Маша.
— Папа все спитъ еще, — сказала она: — Яковъ говорилъ мнѣ, что онъ не просыпался.
— Ну, вотъ видишь, — вставила Мироновна: — вотъ ты пока и съѣзди.
— Куда это? — спросила Маша — куда ты это его шлешь, Мироновна?
— Проходиться ему надо, очень засидѣлся, барышня.
— А вѣдь и то правда, Боря, — произнесла Маша серьёзнѣйшимъ тономъ: — ты вонъ какой!
— Такъ я велю, чтобъ лошадь заложили? — спросила Мироновна.
— Вели, — отвѣтилъ Борисъ и, взявъ Машу за обѣ руки, поцѣловалъ ее въ лобъ.
Горшковъ жилъ на той же улицѣ, гдѣ и Абласовъ.
Борисъ подъѣхалъ къ маленькому домику, въ четыре окна. Ставни были уже заперты, и только въ трехъ окнахъ свѣтъ выходилъ изъ отверстій, вырѣзанныхъ въ видѣ сердецъ. Изъ калитки крытая голдареечка вела на крыльцо, гдѣ было очень темно. Борисъ ощупью отыскалъ дверь и вошелъ въ маленькую прихожую, куда свѣтъ падалъ изъ первой комнаты.
— Кто тамъ? — крикнулъ мягкій женскій голосъ.
— Это я, Анна Ивановна, я, Телепневъ, — отозвался Борисъ, снимая шинель.
— Ахъ, это вы, очень рада. Валеринька! Борисъ Николаичъ.
Въ дверяхъ показалась еще не очень старая женщина, довольно полная, съ бѣлокурыми волосами и родинкой на правой щекѣ, въ большомъ клѣтчатомъ платкѣ и безъ чепца.
Она держала свѣчку.
— Здравствуйте, Борисъ Николаичъ. Давненько вы къ намъ не заглядывали, — проговорила она, помогая Борису повѣсить шинель на вѣшалку. Она подала ему руку, онъ пожалъ.
— Да, я ужъ у васъ больше мѣсяца не былъ, — отвѣтилъ Борисъ, проходя съ ней въ слѣдующую комнату, оклеенную желтенькими обоями, съ фортепіано у лѣвой стѣны.
— Видно, батюшка вашъ плохъ? Слышала я отъ Валерьяна.