Тріо кончилось. Хозяйка вдоволь уже намоталась головой. Петинька вдоволь нафальшивился. Борисъ стоялъ, все облокотясь объ этажерку, и задумался, ни на кого не глядя.
— Баринъ, пожалуйте, — проговорилъ тихонько Вася, взявши его за рукавъ.
— Что тебѣ? — отозвался Борисъ, быстро обернувшись.
— За вами прислали, пожалуйте въ переднюю.
Борисъ пошелъ за Васей. Одинъ Горшковъ замѣтилъ это и обернулся. За нимъ обернулась и Надя и пропустила одинъ тактъ.
Вдова продолжала качать головой, а прокуроръ зѣвалъ.
Борисъ вышелъ въ переднюю.
Тамъ предстала предъ нимъ глупая физіономія буфетчика Митьки, очень встревоженная, въ шинели.
— Пожалуйте, баринъ, домой-съ, — проговорилъ онъ торопливо.
— Что случилось? — спросилъ Борисъ, и сердце у него екнуло.
— Папенькѣ дурно-съ… за батюшкой послали-съ… я вотъ за вами побѣжалъ-съ, да на дорогѣ дрожки повстрѣчалъ…
Борисомъ овладѣло ужасное безпокойство. «Можетъ быть, въ эту минуту…» мелькнуло у него. Онъ судорожно обернулся и сказалъ Васѣ:
— Вынеси мою фуражку; она тутъ около ширмъ.
Вася побѣжалъ въ залу.
— Когда папенькѣ сдѣлалось дурно?
— Какъ проснулись… сперва ничего, только кашляли; а тамъ Яковъ выбѣжал… васъ папенька хватились… Очень ужъ схватило… и за батюшкой… карету закладывать..
— Подай мнѣ шинель… Спасибо, Вася, — говорилъ отрывисто Борисъ, беря фуражку изъ рукъ мальчика.
Въ эту минуту выбѣжалъ Горшковъ.
— Что такое, Борисъ?
— Отецъ умираетъ, прощай! — отвѣтилъ Борисъ и бросился на крыльцо.
Онъ крикнулъ Ѳеофана, вскочилъ на дрожки, возлѣ него помѣстился Митька, держась въ лакейской позѣ. Саврасая вятка пустилась почти вскачь. Ночь сдѣлалась еще свѣтлѣе. Звонко отдавались рысь лошади и стукъ дрожекъ. Борисъ молчалъ; ему не хотѣлось разспрашивать; онъ точно боялся извѣстія о смерти отца. Онъ мысленно успокоивалъ себя: что можетъ быть это такъ, припадокъ, какъ часто бывало съ отцомъ… И вдругъ ему стало стыдно. — «Отецъ умираетъ, а я въ гостяхъ, музыкой занимаюсь, болтаю вздоръ,» повторялъ онъ. «Не могъ посидѣть нѣсколько часовъ дома…» И какой-то необычайной новостью показалась для него мысль о смерти, хотя онъ ее ожидалъ каждый день. «Неужели же его не будетъ?» спрашивалъ онъ: «и пойдетъ совсѣмъ другая жизнь?»…
Вотъ уже повернули на Большую улицу; вотъ красный домикъ въ три окопа… еще два шага — и пріѣхали.
Еще сильнѣе екнуло у Бориса внутри, когда савраска съ трескомъ влетѣла въ ворота.
Борисъ быстро вошелъ въ переднюю и, не замѣчая кто у него снялъ шинель, почти бѣгомъ очутился въ бильярдной; дверь въ спальню была отворена.
Тамъ была совершенная тишина.
Больной лежалъ на спинѣ, съ неподвижными глазами, и тѣло его колыхалооь… Подлѣ него, въ креслахъ, новый докторъ, въ неопредѣленной позѣ, положивши одну руку на постель. Бабинька, въ ногахъ, наклонившись. Маша и Амалія Христофоровна въ углу за бюро. У притолки — Яковъ, чего никогда не случалось съ нимъ. Борисъ на цыпочкахъ приблизился къ кровати… Бабинька сдѣлала движеніе, точно желая оттолкнуть его, и сурово на него взглянула.
Больной приподнялся и схватилъ сына за руку.
— Боря, — пробормоталъ онъ тяжело… Больше онъ ничего не могъ выговорить.
Борисъ, какъ стоялъ около кровати, такъ и застылъ въ одной позѣ. Съ напряженнымъ чувствомъ смотрѣлъ онъ на умирающаго и ловилъ слова его. Больной силился говорить; хотѣлъ, какъ будто, разсказать передъ смертью длинную повѣсть, которую хоронилъ при жизни, но было уже поздно… И Борису съ каждой минутой становилось больнѣй! Ему казалось, что весь образъ умирающаго отца, и всѣ эти люди, и вся комната — одинъ живой упрекъ ему… зато, что онъ опоздалъ, что не пришелъ вовремя услышать послѣднія слова отца. Больной опять опустился и впалъ въ полную неподвижность… Борисъ взглянулъ на доктора; тотъ сдѣлалъ ему знакъ отойти отъ кровати. Въ передней раздался шумъ, Яковъ вышелъ, и черезъ минуту вернулся доложить, что «батюшку привезли».
Всѣ вышли изъ спальной… Борисъ встрѣтилъ старичка священника, съ дарами, у дверей въ корридорѣ. Старичекъ, съ византійскимъ окладомъ лица, въ ризѣ, съ чашей въ рукахъ и освѣщенный свѣчей, которую несъ за нимъ причетникъ — распространялъ особый церковный воздухъ, и совсѣмъ новое настроеніе навѣялъ онъ на Бориса.
— Пожалуйте, батюшка, — могъ только проговорить Борисъ священнику и указалъ ему на дверь въ спальню.
Яковъ притворилъ дверь за священникомъ, и всѣ стали около билльярда, обратившись лицомъ къ спальной. Пелагея Сергѣвна стояла у одной изъ колоннъ, вся сгорбившись, и крестилась. Борисъ держалъ за руку Машу… Маша дрожала, поминутно взглядывала на брата, и потомъ вдругъ, тихо заплакавъ, опустилась на колѣни и сложила ручки на груди Вмѣстѣ съ ней сталъ и Борисъ, и, наклонивъ голову, простоялъ такъ до того момента, когда дверь изъ спальной отворилась и появился опять священникъ. Это не была молитва, это было скорѣй порываніе куда-то… растворенное состояніе молодаго сердца, которое впервые переживаетъ, вполнѣ сознательно, фактическое, а не вымышленное горе.