— Не плачьте, — сказалъ онъ улыбаясь: — больше ужь никто не умретъ.
Явилась Мироновна и еще нѣсколько женщинъ, вмѣстѣ съ Яковомъ. Ѳедоръ Петровичъ приказалъ приготовить въ залѣ столъ и, одѣвши покойника, вынести его изъ спальни сейчасъ же.
Борисъ вмѣстѣ съ нимъ и съ Машей вышелъ въ бильярдную.
— Знаете что, — сказалъ ему Лапинъ: — стуеще утѣшалъ ее до тѣхъ поръ, пока она, утомленная слезами, не заснула на его рукахъ.
Долго онъ держалъ спящую сестренку; точно отеческое чувство согрѣвало его, и ему не было уже такъ страшно.
Въ своей комнатѣ Борисъ бросился на кровать одѣтый, но ни на минуту не могъ заснуть. Внизу слышались, шаги. На него начинала снова нападать тоска. Онъ пошелъ внизъ; но на площадкѣ остановился и вздрогнулъ: въ эту минуту изъ бильярдной въ залу переносили покойника на рукахъ.
Борисъ ощутилъ дѣтское чувство страха и вбѣжалъ на лѣстницу.
— Пойти къ бабушкѣ? — спросилъ онъ себя. — Не могу… я ей ненадобенъ. — И вдругъ мелькнула у него мысль, что завтра, можетъ быть, пріѣдетъ та, съ которой начнется новая жизнь… И съ этой мыслію заснулъ Борисъ въ ночь смерти своего отца.
Утромъ рано Борисъ сошелъ въ залу. Какъ живо припомнились ему лица дѣдушки и матери! Они также лежали на этомъ столѣ. И всѣ три смерти слились для него въ одинъ образъ.
Въ залѣ было холодно; Покойникъ лежалъ, весь блѣдный и прозрачный, на простой подушкѣ, и покрытъ быль ненаряднымъ покровомъ, взятымъ на время изъ церкви.
Борису сдѣлалось ужасно жалко, когда, онъ подошелъ ближе къ покойному; именно жалко, а не больно. Но плакать онъ не могъ, горе не было для него свѣжо, впечатлѣнія притупились отъ постоянной картины страданія.
Въ домѣ сдѣлалась точно праздничная суетливость… Изъ передней то и дѣло проходили лакеи… изъ корридора выглядывали старухи, крестились и болтали вполголоса…. Дьячокъ читалъ псалтырь черезчуръ громко и бойко, и поминутно встряхивалъ своими космами.
Когда Борисъ осмотрѣлся въ залѣ, онъ почувствовалъ, что сдѣлался хозяиномъ, что нужно ему распоряжаться, — а у него нѣтъ ни охоты, ни умѣнья. Борисъ думалъ и о бабушкѣ. Ему стало жалко ее. Въ эту минуту она вошла въ залу. Лицо ея очень измѣнилось: скулы еще больше выдались; она была непріятнѣе на видъ, чѣмъ прежде. Приблизившись къ покойному, она обняла его руками и, судорожно вздрогнувши, глухо заплакала, потомъ опустилась на колѣни. Борисъ подошелъ къ ней, желая ее придержать. Бабинька сухо взглянула на него и ничего не сказала. Перекрестившись нѣсколько разъ, она поднялась, отошла къ стѣнѣ и сѣла. Фицка стала передъ ней.
— Бабушка, — сказалъ Борисъ, подойдя къ Пелагеѣ Сергѣевнѣ: — вамъ тяжело будетъ распоряжаться похоронами. Ѳедоръ Петровичъ беретъ на себя.
— Оставьте меня въ покоѣ, — прошипѣла Пелагея Сергѣевна, — что я такое здѣсь?… что хотите, дѣлайте… — И она замолчала.
Борису сдѣлалось непріятно, что онъ сказалъ объ этомъ бабушкѣ. Онъ не хотѣлъ отстранять ее отъ распоряженій, но не могъ разрушить въ ней убѣжденіе, что она теперь въ домѣ ничего не значитъ. А Пелагея Сергѣевна заключилась въ свою желчь и притихла такъ, какъ могла притихнуть по своей натурѣ.
Когда явился Ѳедоръ Петровичъ, онъ очень спокойно раскланялся съ бабинькой, объявилъ ей, что чтеніе завѣщанія лучше будетъ сдѣлать послѣ похоронъ, предложилъ свои услуги, и бабинька отвѣтила ему то же, что и Борису.
Борису не хотѣлось очень шумныхъ, церемонныхъ похоронъ.
— Ѳедоръ Петровичъ, — сказалъ онъ Лапину: — нужно ли разсылать приглашенія?
— Нужно-съ, — рѣшилъ Лапинъ: —отецъ вашъ не разночинецъ какой, — сдѣлаемъ все прилично.
Борисъ не сталъ возражать ему. Онъ впдѣлъ, что Ѳедоръ Петровичъ сказалъ это не по тщеславію, а по искреннему убѣжденію.
— Ужъ вы не безпокойтесь, — добавилъ Лапинъ: — все будетъ какъ слѣдуетъ…
И дѣйствительно, все было какъ слѣдуетъ; и началась та суетня, какая обыкновенно бываетъ въ большихъ домахъ по случаю похоронъ. Явились разные гостинодворцы съ кусками парчи; разложили ихъ въ гостиной, пошелъ торгъ; а тамъ шитье покрова, платьевъ, бѣготня, уставленіе гроба… а все это длилось три дня… Во всѣ эти дни Борисъ или ходилъ по залѣ съ Машей, или читалъ вмѣсто дьячка, когда тотъ обѣдалъ, или отправлялся къ себѣ на верхъ… Онъ не обѣдалъ съ бабушкой; да и почти не присаживался… Постоянная тревога жила въ немъ… и подъ вечеръ онъ чувствовалъ ужасную усталость въ ногахъ..
Два раза въ день были панихиды.
Наканунѣ похоронъ, за вечерней панихидой, Борисъ стоялъ въ темномъ углу, ни на кого не глядя, и когда онъ поднялъ голову, онъ увидалъ, въ числѣ другихъ посѣтителей, Надю съ матерью и подлѣ нихъ Горшкова Горшковъ заходилъ къ нему нѣсколько разъ; но на службы онъ не являлся. Борисъ очень обрадовался Надѣ. По окончаніи панихиды, онъ подошелъ къ ней. Она давно его искала глазами и, не стѣсняясь даже присутствіемъ мастодона, пожала ему руку съ большимъ участіемъ.