— Сегодня она навѣрно не захочетъ съ нами обѣдать, — сказалъ Борисъ.
— А вы пошлите спросить, — проговорила Софья Николаевна.
— Я схожу, сударыня, узнаю, — отозвалась Мироновна. — Коли Пелагея Сергѣевна приказали себѣ подать однѣмъ или съ мадамой, такъ тогда и спрашивать нечего-съ, только гнѣваться будутъ, — прибавила она съ полуулыбкой.
— Ну, хорошо, — сказалъ Борисъ: — только ты ужь не ходи, ты и такъ все бѣгала, я самъ схожу.
— Какъ хочешь, — отвѣтила Мироновна очень спокойно и вызвала улыбку на лицѣ Софьи Николаевны.
Борисъ сошелъ внизъ. Не могъ онъ дать себѣ полнаго отчета въ ощущеніяхъ, пережитыхъ имъ въ эти два-три часа. Онъ чувствовалъ себя точно въ праздникъ, когда теряешь вдругъ свои будничныя привычки, снимаешь свое затрапезное платье, внутри испытываешь свѣтло-торжественное ощущеніе и безсознательно улыбаешься…
И Борисъ чувствовалъ, что онъ улыбался на другой день похоронъ отца. Ему даже не стало совѣстно сознаться въ этомъ: такъ проникли его свѣтлыя впечатлѣнія, принесенныя личностью Софьи Николаевны.
Онъ спросилъ у Митьки: приказывала ли бабушка накрыть у себя столъ, и получилъ отвѣтъ, что Пелагея Сергѣевна уже кушаютъ съ Амаліей Христофоровной.
Борисъ велѣлъ ему накрыть столъ наверху, у него въ комнатѣ, на троихъ. Онъ говорилъ съ буфетчикомъ въ залѣ. На дворъ въѣхали крытыя дрожки и, минуты черезъ три, въ залу внесли два чемодана, нѣсколько картонокъ, и позади всего этого добра, явилась худенькая, быстроглазая, курносенькая горничная, очень пріятная на видъ, въ шляпкѣ и въ сѣренькомъ бурнусикѣ.
Горничная поклонилась Борису.
— Ступайте за мной наверхъ, — сказалъ ей Борисъ и приказалъ людямъ нести чемоданы.
— Вотъ и ваша Аннушка, — объявилъ онъ, входя въ комнату. Софья Николаевна сидѣла на диванѣ и держала за руки Машу. Маша ей что-то разсказывала, и на лицѣ ея написано было, что ей пріятно съ теткой.
— Пріѣхала! — вскричала Софья Николаевна: — ну, разбирайся.
Аннушка стояла въ дверяхъ и скромно улыбалась.
— А я ужъ думала, что вы меня совсѣмъ забыли, — проговорила она: — Ужъ хотѣла извощика взять.
— Прости, пожалуйста. Мы здѣсь будетъ жить; ты расположишься за этой перегородкой.
— Слушаю-сь, — отвѣтила курносенькая Аннушка и скрылась.
— Мироновна! — крикнулъ Борисъ: — сходи въ дѣвичью, чтобъ кто-нибудь помогъ Аннушкѣ разобраться.
— Ну, дорогой мой! — сказала ему Софья Николаевва, когда Мироновна и Аннушка вышли: — какъ странно у васъ въ домѣ! Я до сихъ поръ осмотрѣться не могу, и хоть не маленькая, а, право, не знаю, какъ вести себя. — Она опустила голову съ дѣтской наивностью.
— Одно я знаю, — досказала Софья Николаевна — что я васъ очень полюбила и съ вами начну и жить и учиться.
— Чему же, тетенька? — спросилъ Борисъ.
— Да всему, — отвѣтила улыбаясь Софья Николаевна.
Обѣдъ былъ такой же оісооаный, какъ и всегда. Борисъ и Маша смѣшили Софью Николаевну разсказами о ножкахъ и котлетахъ.
Послѣ обѣда пріѣхалъ Ѳедоръ Петровичъ.
Онъ долго говорилъ съ Софьей Николаевной при Борисѣ, передавалъ ей послѣднюю волю покойнаго, сказалъ, чтобъ она смотрѣла на него какъ на своего вѣрнаго помощника, и на первыхъ порахъ ни о чемъ бы не безпокоилась.
Потомъ Борисъ пошелъ съ нимъ внизъ, и они толковали о дворовыхъ. Призвали тѣхъ, кого покойный отпускалъ на волю и награждалъ. Многимъ объявлено было, чтобъ искали себѣ мѣста и жили по паспорту. Старухи опять явились съ адресомъ, и Ѳедоръ Петровичъ успокоилъ ихъ, въ свою очередь.
— Много возни будетъ съ ними, — промолвилъ Ѳедоръ Петровичъ, когда они остались вдвоемъ въ спальнѣ.
— Ну, а какъ бабушка? — спросилъ онъ.
— Тетенька прямо пошла къ ней…
— Ну, и что же?
— Бабушка стѣснялась, сказала, что нездорова.
— Ругаться не ругалась? — спросилъ улыбаясь Ѳедоръ Петровичъ.
— Нѣтъ; она была ужъ очень озадачена.
— Извѣстное дѣло, что недолго здѣсь наживетъ. А куда жъ она поѣдетъ?
— Къ себѣ въ деревню.
— Ужъ надо поскорѣе чѣмъ-нибудь покончить, а то это два царства въ одной землѣ будетъ; этакъ совсѣмъ не годится, и тетушка-то ваша измучится; вѣдь, ея положеніе пренеловкое, съ какой стороны ни оберни. Я еще удивляюсь, какъ она это такъ бодро все приняла!… Славная женщина, — прибавилъ Ѳедоръ Петровичъ помолчавъ.
Борису эти слова какъ-то особенно отозвались на сердцѣ.
— Не правда ли, — быстро заговорилъ онъ: — что въ Софьѣ Николаевнѣ есть что-то такое особенно хорошее?
— Да, добрая, должно быть, барыня. Признаться вамъ сказать, мнѣ ее маленько жалко: ужъ дѣло не обойдется безъ непріятностей. Опять взять на себя воспитывать, хоть сестру вашу… какая отвѣтственность. Да, кажется, она найдется, бойка… Батюшка-то вашъ, видно, ее хорошо зналъ…