Маша взглянула торопливо изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ на бабушку и подошла къ кровати. Лицо больнаго просвѣтлѣло; онъ пошевельнулся и протянулъ руку. Дѣвочка поцѣловала, и видно было, что ей хотѣлось нѣжно обнять отца, но она не смѣла.
— Ты на меня не сердишься, папа? — прошептала она, уткнувъ головку въ уголъ подушки.
Больной ничего не отвѣчалъ и опустилъ глаза.
— Я попрошу прощенья, — прибавила Маша, и смѣло-подошла къ бабушкѣ.
Та вся съежилась и завернулась, почему-то, въ свою-кацавейку.
— Простите меня, бабушка, — проговорила дѣвочка спокойнымъ, почти безстрастнымъ голосомъ.
Бабушка съ кошачьей ужимкой наклонилась впередъ и просунула въ рукавъ свою желтую руку съ кривыми, цѣпкими пальцами.
— Ты не стоишь, — прошептала она — чтобъ тебя прощали. Скверныхъ дѣвчонокъ сѣкутъ… — Старуха недоговорила…
Маша уставила на нее глубокій и смѣлый взглядъ. Амалія Христофоровна выступила изъ-за бюро, и рябое-лицо этой особы злобно смотрѣло на дѣвочку. Бабинька сунула Машѣ руку, и та беззвучно приложилась къ ней. Вся эта сцена отразилась на больномъ. Онъ съ дѣтской боязнью слѣдилъ за выраженіемъ лица матери, и когда Маша поцѣловала ея руку, продолжительно вздохнулъ. Маша бросилась къ нему отъ бабушки, и на этотъ разъ обвила его шею и нѣсколько разъ поцѣловала.
— Славная ты у меня… — прошепталъ больной. Ему еще что-то хотѣлось сказать, но онъ отъ слабости опустился на подушки.
Бабинька подскочила къ кровати и, схвативъ Машу за рукавъ, отдернула ее.
— Оставь… папеньку тревожишь… ступай на верхъ. Амалія Христофоровна, уведите ее. Николинькѣ почивать нужно. — Старуха посмотрѣла искоса на всѣхъ и особенно ѣдко на внука.
Борисъ стоялъ, облокотясь на бюро; руки его сложены были на груди. Онъ смотрѣлъ на сцену между Машей и бабинькой и, когда Маша приложилась къ рукѣ старухи, онъ вздрогнулъ. Амалія Христофоровна двинулась впередъ; «о прежде нежели она подошла къ Машѣ, та поцѣловала «ще разъ отца въ плечо, обернулась къ Борису и сказала «му полушепотомъ: «пойдемъ на-верхъ, Боря».
Борисъ взялъ Машу за обѣ руки, нагнулся и смотрѣлъ на нее.
Сѣдой господинъ всталъ съ кресла. Бабинька обратила жъ нему свои подслѣповатые глазки.
— Чрезъ два часа? — проговорила она.
— Да, по столовой, — отвѣчалъ онъ ежовымъ семинарскимъ тономъ и, взглянувъ на больнаго, прибавилъ жестко, съ какой-то скверной усмѣшкой: —Спите, да на «пину не ложитесь, а микстурку-то поакуратнѣе…
Больной не шевельнулся и лежалъ съ закрытыми глазами.
Сѣрый господинъ направился къ двери. Бабинька пошла за нимъ и, проходя, сказала внуку:
— Проститесь съ отцомъ. Его нужно оставить. Амалія Христофоровна, уведите же дѣвочку.
Нѣмка взяла Машу за руку.
— Я приду, Машенька, — сказалъ сестрѣ Борисъ и поцѣловалъ ее въ одинъ изъ длинныхъ локоновъ.
Дѣвочка, уходя изъ спальни, еще разъ взглянула на больнаго и, отнявъ руку отъ гувернантки, кивнула головой брату. Тихо, какъ-бы нехотя, вышла она изъ комнаты.
Больной былъ въ забытьи. Борисъ приблизился къ кровати, поправилъ одѣяло и, сложивъ опять руки на груди, простоялъ такъ минуты двѣ.
Вдругъ больной приподнялся. Лицо его изнывало отъ боли. Онъ бросилъ на сына тусклый взглядъ и тяжелымъ голосомъ простоналъ:
— «Изстрадался я!..»
Съ этимъ словомъ онъ повернулся на другой бокъ и впалъ опять въ прежнюю неподвижность.
Жутко было Борису, когда онъ выходилъ изъ спальни.
У бильярда стоялъ служитель съ вялой, заспанной наружностью, лѣтъ 30-ти, въ коричневомъ, потертомъ фракѣ, который придавалъ ему весьма комическій видъ. Подлѣ него помѣщалась маленькая, толстенькая фигурка — не то горничная, не то приживалка — въ грязножелтой кацавейкѣ. Сѣрые глазки этой женщины искрились; носъ былъ очень нахаленъ; скулы выдались, и на щекахъ виднѣлись красныя жилки. Жидкіе волосы, съ просѣдью, завернуты были на темени въ косичку.
— Яковъ, — сказалъ Борисъ человѣку: —если папенькѣ будетъ дурно ночью, разбудить меня.
— Я прибѣгу-съ, баринъ миленькій, — пролепетала аленькая женщина и хотѣла поцѣловать его въ плечико…
Онъ отклонился и непріятно вздрогнулъ.
Яковъ ничего не отвѣтилъ, л хлопнулъ только глазами, а маленькая женщина проговорила со вздохомъ:
— Я всю ночь-съ около папеньки… Вы не извольте безпокоиться.
Борисъ вышелъ въ корридоръ, взглянулъ на скучную лампу, бросавшую тусклый свѣтъ длинной полосой, повернулъ въ залу и началъ ходить. Звонко раздавались его шаги и половицы паркетнаго пола потрескивали тамъ и самъ. Изъ бильярдной слышалось щелканье маятника; изъ передней доходилъ чей-то однообразный храпъ… Тяжело, мертвенно-тоскливо было во всемъ этомъ домѣ…