— И вы, вѣрно, сидите первымъ въ классѣ? — спросила его Софья Николаевна.
— Первымъ, самымъ первымъ! — крикнулъ Горшковъ.
— Вы меня конфузите, — промолвилъ Абласовъ, обращаясь къ Софьѣ Николаевнѣ: — точно у меня такая казенная физіономія, сейчасъ можно увидать, что я первый ученикъ.
— Нѣтъ, не потому, — отвѣтила она: — но у васъ лицо серьезнѣе, вы, вѣрно, прилежнѣе вотъ ихъ обоихъ?
И она указала на Горшкова и Бориса.
А Борисъ пилъ чай и съ улыбкой посматривалъ на Абласова. «Вонъ какъ начинаетъ», думалъ онъ: «браво, Абласовъ!» Борису пріятно было слѣдить за разговоромъ, любоваться теткой и наблюдать надъ своимъ серьезнымъ товарищемъ, который все помаленьку сбрасывалъ съ себя свою сдержанность и одушевлялся.
— Я только и беру прилежаніемъ, — проговорилъ Абласовъ — въ этомъ проку мало… Телепневъ подаровитѣе меня будетъ. Да учиться-та у насъ съ толкомъ трудно…
— Вотъ то же самое твердитъ и Борисъ, — замѣтила Софья Николаевна: — да я какъ-то это дурно понимаю, господа; мнѣ кажется, вездѣ можно учиться…
— Конечно вездѣ, — вмѣшался Горшковъ: — да дѣло-то въ томъ, что мы не геніи, а просто гимназисты; и радъ бы приняться, да не знаешь какъ. Неужто мы всѣ такія тупицы? а вотъ прошло семь лѣтъ — мы по-латыни аза въ глаза не знаемъ! Отчего? оттого, что въ первыхъ классахъ, когда глупы были, по книжкѣ читали, да вмѣсто перевода писали: хоть весною и тепленько, а зимою холодненько, и все это сходило съ рукъ; а вотъ какъ до 7-го класса мы добрались, оглянулись — да поздно ужъ локти-то кусать…
— Да и это еще не все, — прервалъ его Абласовъ. Онъ поставилъ чашку на столъ и выпрямился. — Позвольте мнѣ васъ спросить, Софья Николаевна, — сказалъ онъ смѣлымъ, мужественнымъ голосомъ — есть-ли возможность дѣлать какое-бы то ни было дѣло, когда вы видите, что это дѣло никто не любитъ. На каѳедрѣ сидитъ учитель; мнѣ только и видно, что на немъ вицмундиръ надѣтъ, что онъ чиновникъ, а больше ничего, да каждый изъ нихъ чиновникъ и есть… Часъ свой отсидѣлъ, и довольно. Вѣдь, коли семь лѣтъ фигуру-то этакую передъ собой видишь, такъ какая же любовь къ наукѣ родится?
Абласовъ остановился, быстро оглянулъ всѣхъ и точно самъ испугался своего краснорѣчія.
— Браво, Абласовъ! — сказалъ Борисъ приподнимаясь: — такъ, такъ, совершенно справедливо. «Откуда это у него берется?» спрашивалъ онъ себя: «это все тетя вызвала…»
— Вотъ это-то, — продолжалъ Абласовъ съ новою силой, — вотъ это-то и есть, корень всего зла. Кабы учителя-то наши были не начальство, не чиновники, такъ они насъ знали бы и указывали бы намъ, на что каждый изъ насъ годенъ… Вотъ я первымъ сижу, такъ и аттестуюсь и по успѣхамъ, и по способностямъ, а кто изъ нихъ знаетъ, что на послѣдней партѣ не сидитъ какой-нибудь Кильдія-ровъ — лѣнтяй, съ самой свѣтлой головой; онъ сложенія не знаетъ, да, можетъ быть, къ языкамъ имѣетъ талантъ. Оттого-то мы всѣ и ходимъ какъ овцы…
— Безъ пастыря, — крикнулъ Горшковъ: — да начальство наше ругаемъ…
— Въ томъ у насъ и время проходитъ, — добавилъ Абласовъ. — Вамъ Борисъ разсказывалъ, за что насъ безъ обѣда оставили?
— Да, я знаю, — отвѣтила Софья Николаевна.
— Вѣдь глупо, очень глупо. Такъ, вѣдь, и въ ученьи то же самое. Радъ бы и прочесть и потолковать, да не знаешь что. А тутъ еще глупость, да гадости на каждомъ шагу, человѣческаго слова не услышишь… директоръ-то богдыханомъ какимъ-то является… Одно недовольство въ насъ живетъ, по пустякамъ время тратимъ, смѣемся, а оно, выходитъ, совсѣмъ не такъ смѣшно.
И Абласовъ очень энергически махнулъ рукой.
Софья Николаевна все время глядѣла на него съ интересомъ; ее удивили энергія, умъ и простота его тона. Скромная фигура и лицо Абласова еще усиливали впечатлѣніе его рѣчи.
Когда онъ остановился, она подвинулась къ нему, положила одну руку на столъ и, наклонивши голову, проговорила:
— Вы правы, я теперь понимаю. Какъ же это грустно, однако, а вы ужъ всѣ кончаете курсъ, назадъ ужь не пойдешь.
— Въ томъ-то мобѣда, — началъ опять Абласовъ. — Вотъ шесть лѣтъ прошло, я ни по-французски, ни по-нѣмецки не знаю, вѣдь, не оттого-же, что изъ рукъ вонъ лѣнился; я въ это время читалъ же книги, мудрость не большая… а университетъ — на носу. Куда ни сунься, вездѣ книги— нѣмецкіе источники нужны — вотъ и начинай опять съ азбуки, и начнешь.
— Языки у васъ плохи? — спросила Софья Николаевна.
— Шестой годъ les ruines de Palmyre переводимъ, — отвѣтилъ Горшковъ — къ маю кончимъ.
— Да, все это ужасно грустно, проговорила Софья Николаевна: —но коль-скоро вы разъ это сознали, вамъ ужь можно теперь работать самимъ.