— Это что такое? спросилъ Телепневъ Гринева, указывая па татарскую ложу.
— А это, батюшка, татарскіе дилетанты, Богатый купецъ съ женой — Байбаковъ. Мыло варитъ, жуиръ тоже; вопреки Магомету, тянетъ водку и шампанское.
— А жена его?
— Должно быть уродъ какой-нибудь, — не видалъ. У нихъ у всѣхъ рожа, какъ тарелка, и румянятся до омерзѣнія.
Телепневъ поднялъ бинокль на раекъ. И тамъ мелькали свѣтлыя пуговицы, посреди платочковъ, сибирокъ и татарскихъ ермолокъ. Одна изъ литерныхъ ложъ, оклеенная, какими-то яркими обоями освѣщалась извнутри лампой. Впереди сидѣли двѣ дамы: брюнетка уже не первой молодости съ орлинымъ носомъ и молодая женщина съ чрезвычайно игривой физіономіей. Телепневъ довольно долго смотрѣлъ на нее Свѣтлыя волосы ея были очень шикарно взбиты. Свѣтлый цвѣтъ лица, не много вздернутый носъ, большіе бойкіе глаза, щеки съ ямочками и крупныя полуоткрытыя губы, все это вмѣстѣ давало ей очень пикантную и бросающуюся въ глаза наружность. Дама подняла руку, и на ея длинныхъ бѣлыхъ пальцахъ, безъ перчатки, можно было разглядѣть множество колецъ.
— Кто это? спросилъ Телепневъ Гринева.
— Аристократка какая-то, громко отвѣтилъ Гриневъ, они здѣсь, батюшка, всѣ и въ хвостъ, и въ голову… И Гриневъ махнулъ рукой, не договоривши фразы.
Въ креслахъ было довольно народу. Облокотившись на барьеръ, стояли туземные фешенебели: два завитыхъ адъютанта, какой-то кавалерійскій штабъ-офицеръ, по всѣмъ признакамъ бонъ-виванъ, съ совершенно бараньими глазами, господинъ небольшаго роста съ утиной физіономіей, въ тальмѣ по тогдашней модѣ и съ модной тростью, въ которую вдѣланъ былъ бинокль. Плотный и плечистый баринъ, должно быть, крупный пропріетеръ, съ манерами псаря, громко о чемъ-то бесѣдовалъ съ сѣдымъ старичкомъ въ коричневомъ фракѣ. Съ четвертаго ряда начиналась студенческая публика. Въ креслахъ студенты были поблагообразнѣе: причесанные, съ треугольными шляпами и при шпагахъ. Телепневъ замѣтилъ нѣсколько физіономій, встрѣченныхъ имъ на Черномъ прудѣ.
Горшковъ, въ свою очередь, распрашивалъ обо всемъ Гринева и громко дѣлалъ свои замѣчанія.
— Парижъ, батюшка, Парижъ! вскричалъ Гриневъ и поднялъ руку, чтобы указать на кого-то, но тотчасъ же опустилъ ее и посторонился въ проходѣ.
Инспекторъ студентовъ выступалъ своей танцмейстерской походкой, и съ начальнической граціей кивалъ головой подчиненному юношеству, которое инстинктивно поправляло свои сюртуки и волосы.
— Познакомились съ нашей свиньей въ ермолкѣ? шепнулъ Гриневъ Горшкову.
— Какъ же; да вѣдь мнѣ наплевать, я вольный слушатель.
Инспекторъ раскланялся съ однимъ изъ адъютантовъ, съ старичкомъ во фракѣ и сталъ оглядывать театръ. Мгновенно свѣтлыя пуговицы какъ-то померкли въ райкѣ; а въ ложахъ перваго яруса водворилось больше спокойствія… Глянцовитая физіономія инспектора самодовольно улыбнулась по окончаніи осмотра.
Присутствіе инспектора и общій видъ всей этой вытяжки, не очень-таки нравилась Телепневу. Особенно противны ему были нѣкоторые студентики. Они такъ и показывали всѣмъ красную подкладку своихъ рукавовъ.
Одинъ обратилъ вниманіе Телепнева своимъ краснощекимъ, неизмѣримо глупымъ лицемъ. Въ глазахъ его сіяла какая-то праздничная тупость, Онъ выпялилъ грудь и обдергивалъ все толстую цѣпочку съ огромнѣйшимъ ключемъ.
— „Какъ, должно быть, ему весело!“ подумалъ Телепневъ. И точно въ отвѣтъ на эту мысль, краснощекій студентъ ни съ того, ни съ сего улыбнулся во весь ротъ. Было уже минутъ двадцать восьмаго, а занавѣсь все-таки не поднимали. Въ райкѣ разъ пять уже начиналось хлопанье, но бинокль инспектора смирялъ эти порывы юности. Оркестръ грянулъ увертюру изъ оперы- „Цампа“. Всѣ сѣли въ кресла, и Телепневъ сталъ просматривать афишу. Значились всякія актерскіе фамиліи: был тутъ и господинъ Славскій, и Волынкинъ, и Ленскій, и Звѣздаковъ, и какая-то госпожа Незабудкина. фамиліи двухъ соперницъ — Стрѣлкиной и Прокоповой и актера Славскаго напечатаны были крупными буквами. Въ разсматриваніи афиши принималъ участіе и Горшковъ, которому Гриневъ расписывалъ каждаго актера, завершая каждую сентенцію тѣмъ, что это „большая скотина“.