На галдарейкѣ чекчуринской казармы жизнь шла своимъ порядкомъ. Рѣдкій день обходился безъ какого-нибудь буйства. И удивительное дѣло! откуда брались только деньги у голоштанныхъ (по выраженію Мемнонова). Ѣсть было нечего, а на выпивку всегда доставали. Особенно неистовствовалъ студентъ Петровъ, прозванный рыбакомъ, неизвѣстно по какому случаю. Вечеромъ того дня, когда Телепневъ былъ съ Горшковымъ у М-новой, въ квартирѣ рыбака шумѣла пирушка. Тутъ были всѣ пьющіе обитатели галдарейки. Гриневъ, только что выпущенный изъ карцера, его пріятель Храповъ, братья Сорванцовы, изображающіе Гамлета и Офелію, знакомый намъ Двужилинъ и землякъ его Вомбовъ. Выло тутъ еще три обитателя казармы: во-первыхъ, медикъ Па-пушкинъ смертельно и безнадежно влюбленный въ извѣстную намъ Агашу; во-вторыхъ, прекурьезная личность — камералистъ Калаченко. Этотъ Калаченко съ малороссійской фамиліей былъ прогорѣвшій петербургскій студентъ, нравовъ очень легкихъ, съ затаенными но жгучими претензіями на знаніе литературы, французскій языкъ и тонкость обращенія, но по своей наклонности къ горячимъ напиткамъ принадлежащій къ плебейской партіи кутилъ. Внѣшній видъ Калаченки былъ пресмѣшной. На коротенькихъ ножкахъ сидѣло длинное туловище. Голова огромная, курчавая, длиннѣйшій носъ крючкомъ, очки и толстыя губы. Ко всему этому надо прибавить, что Калаченко былъ сутуловатъ и короткошейка, сюртукъ носилъ точно съ барскаго плеча, а брюки узкіе-преузкіе. Когда его не безпокоили очень кредиторы, а въ особенности, если онъ чуялъ носомъ попойку, румяныя его щеки начинали сіять, вмѣстѣ съ краснымъ носомъ. Въ такія минуты, Калаченко любилъ распространяться на ту тему, что онъ воспитывался въ первой гимназіи, куда принимаютъ только дворянъ и цѣлый годъ былъ на словесномъ факультетѣ. Товарищъ Калаченки по квартирѣ и переходу изъ петербургскаго университета, юристъ Быковскій, былъ также довольно интересный субъектъ. Быковскій по способностямъ стоялъ головой выше не только своихъ однокурсниковъ, но пожалуй выше цѣлой половины университета. Въ языкѣ, въ сужденіяхъ, въ пріемахъ этого студента сказывались: умъ, развитость, очень много такту и порядочности. Но все это можно было замѣтить только въ трезвомъ видѣ, въ пьяномъ же исчезало и замѣнялось однимъ дикимъ побужденіемъ: бить всѣхъ, кто только попадется подъ руку. И Быковскій все сильнѣе втягивался въ попойки, становился все яростнѣе, а когда хмѣль проходилъ, все больше и больше терялъ сознаніе своего безобразія.
Такъ вотъ какая компанія собралась у рыбака Петрова, по случаю полученія имъ денегъ изъ родительскаго дома. Такъ какъ деньги были, то водка замѣнена была туземнымъ хересомъ и особымъ напиткомъ, извѣстнымъ подъ именемъ то-тинскаго шампанскаго. Его взяли тридцать полубутылокъ, и послѣ солидныхъ хересовъ начали варить сженку, надъ чѣмъ сильнѣе всѣхъ хлопоталъ Калаченко. Агаши и Цициліи не было на попойкѣ. Рыбакъ Петровъ произвелъ у нихъ скандалъ нѣсколько дней передъ тѣмъ, а потому и не пригласилъ ихъ.
Часу въ десятомъ, компанія находилась еще только на первомъ взводѣ. Самъ хозяинъ пилъ едва ли не больше всѣхъ. Репутацію свою онъ пріобрѣлъ въ очень короткое время. Петровъ состоялъ всего второй годъ студентомъ, первый провелъ на душеспасительномъ камеральномъ, и провалившись по всѣмъ предметамъ, перешелъ на естественный разрядъ. По наружности своей, Петровъ принадлежалъ къ цвѣтущимъ юношамъ: похожъ былъ на румяное яблочко, и въ трезвомъ видѣ отличался даже нѣжнымъ выраженіемъ лица.
Пока еще хереса были на столѣ, бесѣда шла общая. Гриневъ разсказывалъ про свои исторіи съ инспекторомъ и представлялъ въ лицахъ, какъ карцерный сторожъ, по прозванію Дагоберъ, приходилъ по утрамъ топить печку и приносилъ съ собой косушку водки, которую они дѣлили побратски.
— Нѣтъ, каково животное! кричалъ Гриневъ про инспектора. „Знаете, говоритъ, милостивый государь, что у васъ въ кондуитномъ спискѣ стоитъ двойка?“
— А ты что попусту шумишь, Гриневъ? басилъ юристъ Бомбовъ; ты вотъ что, братецъ, соверши, — достойную хвалу отъ потомства получишь: наставь ты должнымъ манеромъ нашего эконома, и я тебѣ помогу!
— Хорошо, дѣти мои, сипѣлъ Двужилинъ, обработывая пятый стаканъ хересу. Подвизайтесь на пути добродѣтели!
Братья Сорванцовы и студентъ Папушкинъ пили молча. Папушкинъ питалъ жгучую ревность къ Гриневу, который отбилъ у него сердце Агаши. А братья Сорванцовы были еще на столько трезвы, что сдерживали свои драматическія наклонности.
— Господа, сженка готова! закричалъ Калаченко, и съ помощью Быковскаго, поставилъ на столъ большую кострюль-ку, гдѣ еще пылалъ синеватый огонь спиртной жидкости.