Битюковъ взглянулъ вдругъ въ окно и приподнялся.
— Экъ лошадь-то какая важная! вскричалъ онъ; чья бы это? Задъ-то задъ-то какой, и какъ забираетъ.
Телепневъ невольно переглянулся съ Ольгой Ивановной и оба они улыбнулись.
— А что, Александръ Дмитріевичъ, спросила М-нова: открываются у насъ клубы?
— Никакъ нѣтъ-съ, благородное шляхетство не даетъ залы. А ихъ превосходительства будутъ приглашать почтенную публику по пятницамъ, поить лимонадцемъ и кормить страшной скукой.
— А вы развѣ не будете занимать публику? спросила Ольга Ивановна.
— Куда намъ! Здѣшнія барыни такой народъ, что имъ нужно кого-нибудь посвѣжѣе насъ. А мы скоро запишемся въ одинъ цехъ съ мужьями. И онъ сдѣлалъ при этомъ такой жестъ, что Ольга Ивановна, взглянувши на Телепнева, немножко стѣснилась.
И много вещей въ такомъ вкусѣ говорилъ г. Битюковъ. Телепневъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на него и думалъ: „Неужели это здѣсь считается хорошимъ тономъ? Вѣдь этотъ баринъ просто говоритъ неприличности.“ И ему стало какъ то совѣстно за хозяйку дома, которая, хотя я не очень поддерживала скабрезный разговоръ губернскаго льва, но за то и ни разу не остановила его; она точно привыкла къ этому.
— Я предлагаю, началъ Битюковъ, устроить такой клубъ, куда бы допускались только дѣвицы и дамы, а себя предложу въ старшины — охранять ихъ, аки евнухъ.
— Ахъ, полноте врать! перебила его наконецъ Ольга Ивановна.
Но Битюковъ ни мало не сконоузился, и до конца своего визита сказалъ еще съ десятукъ двусмысленностей.
— Пріѣзжайте же на губернаторскую скуку; мы какой-нибудь спектакль устроимъ. Генерала Кемниса заставимъ въ жгутикъ играть. Онъ пожалъ руку Ольги Ивановны и чуть-чуть кивнувъ головой Телепневу, разваливаясь, вышелъ.
— Хорошъ господинъ! проговорилъ Телепневъ, значительно взглянувши на Ольгу Ивановну.
— Избаловали наши барыни, отвѣтила она; онъ не такъ пошлъ, какъ кажется, просто напустилъ на себя такую манеру.
— Да зачѣмъ же ему позволяютъ все, что онъ вретъ? сказалъ довольно сильно Телепневъ, и даже взглянулъ такъ на Ольгу Ивановну, что она могла это принять на свой счетъ.
— Разъ позволили. Онъ очень близокъ къ дому губернатора и дѣлаетъ себѣ тамъ все, что хочетъ.
— Это странно. Мнѣ кажется, еслибъ его хоть разъ хорошенько осадить, онъ бы присмирѣлъ.
— Да ни одна порядочная женщина не позволитъ ему ничего, никакой дерзости; а перевоспитывать нельзя же человѣка.
— А развѣ пріятно слушать пошлости? Проговоривши эту тираду, Телепневъ остановился, взглянулъ на Ольгу Ивановну и прибавилъ — извините меня, я, можетъ быть, не имѣю права этого говорить.
— Почему же? Вѣдь мы здѣсь, въ провинціи, всѣ ужасно портимся: свѣжему человѣку многое можетъ показаться дикимъ.
Ольга Ивановна, слегка задѣтая замѣчаніемъ Телепнева, еще съ большимъ любопытствомъ смотрѣла на него. Онъ въ глазахъ ея, рѣшительно выдѣлялся изъ числа тѣхъ юношей, какіе попадались ей до сихъ поръ въ салонахъ города К. „Есть что-то такое въ этомъ мальчикѣ“, думала она: „до чего онъ не допускаетъ дотронуться. И гдѣ онъ могъ такъ развиться, получить такую выдержку? Занимательный мальчикъ!“
— „Барыня не глупая“, думалъ Телепневъ: „съ ней нескучно.“ Больше онъ ничего не подумалъ. Ольга Ивановна не подстрекала его любопытства. Подъ конецъ визита, Телепневъ получилъ самое любезное приглашеніе — бывать какъ можно чаще.
Въ двѣ недѣли, почти все, что составляло бомондъ города К. было знакомо Телепневу. Объ этомъ особенно старалась Ольга Ивановна. Она, прежде всего, дала ему случай представиться къ градоначальницѣ. Съ визитомъ въ губернаторскій домъ Телепневъ отправился въ одно изъ воскресеній.
Начальница губерніи принимала на раззолоченномъ креслѣ Губернскіе злоязычники доказывали, что она имѣла привычку поджимать подъ себя ногу; но сразу этого не было видно. Видно было только то, что она принимала у себя въ перчаткахъ и кланялась съ такой снисходительностію, что сердца добрыхъ гражданъ города К. наполнялись униженіемъ, а сердца злыхъ — тайной, но жгучей ѣдкостью, плодомъ которой и было мнѣніе, что начальница губерніи поджимаетъ подъ себя ногу.
Телепневъ подъѣхалъ къ губернаторскому дому въ коляскѣ, почему швейцаръ въ красной ливреѣ поклонился ему почтительно. У крыльца стояло два-три экипажа. Одинъ изъ красногрудыхъ лакеевъ спросилъ его: кого онъ желаетъ видѣть, и указалъ на лѣстницу во второй этажъ. Черезъ какія-то двѣ неопредѣленныя, комнаты, онъ вступилъ въ то святилище, гдѣ владычествовали красота и изящество начальницы губерніи.
На этотъ разъ Марья Денисовна (такъ звали губернаторшу) облечена была въ очень нѣжное платье лиловаго цвѣта. Перчатки на рукахъ ея превосходительства соотвѣтствовали цвѣту платья. Восточный профиль лица и черныя глаза составляли характерныя особенности губернаторши и свидѣтельствовали о чрезвычайно эфектной красотѣ, которая, двадцать слишкомъ лѣтъ передъ тѣмъ, вдохновляла поэтовъ. Но увы, свѣжесть ланитъ нуждалась уже въ нѣкоторыхъ подправкахъ, что опять-таки составляло предметъ ядовитыхъ сужденій, распространяемыхъ злосердечными посѣтителями губернаторской гостиной. На головѣ Марьи Денисовны было что-то напоминающее вѣнокъ, въ сущности чепчикъ, но онъ такъ сидѣлъ что терялъ свою обыкновенную физіономію, а пріобрѣталъ что-то театральное.