„Свободныя нравы!“ подумалъ онъ, и началъ разсматривать узоръ на столовой салфеткѣ. Минуты черезъ двѣ вбѣжали опять сестры съ визгомъ и на этотъ разъ уже Лиза дразнила Александрину.
— Грибъ съѣла — не нашла, и никогда не найдешь!
— Ужъ я вамъ отыщу, m-r Телепневъ, кричала Александрина… Да, вспомнила, когда же вы будете пѣть? Пойдемте въ залъ, я вамъ буду акомпанировать, только пожалуйста не отнѣкивайтесь, я слышать не хочу! Она почти потащила его въ залъ и онъ долженъ былъ ей спѣть какой-то романсъ, послѣ чего обѣ сестры заахали отъ восхищенія.
— Лиза! крикнула Александрина, садись и играй намъ польку. М-г Телепневъ, пойдемте!
И она въ одинъ прыжокъ очутилась окбло Телепнева, и положила ему руку на плечо. Онъ взглянулъ на нее съ улыбкой и немного подался назадъ.
— Я не умѣю танцовать, проговорилъ онъ.
— Вздоръ, вздоръ! Вы все хотите корчить разочарованнаго!
Дѣлать было нечего, Александрина такъ цѣпко схватила его, что надо было пуститься въ плясъ.
— Прекрасно танцуете, покрикивала Александрина. Она предавалась танцовальному упражненію, такъ сказать, всѣмъ своимъ естествомъ. Телепневъ чувствовалъ, что дѣвица ужасно опирается на его плечо. Александрина имѣла привычку-до тѣхъ поръ не выпускать своего кавалера, пока волненіе ея груди не достигнетъ высшаго предѣла.
— Ухъ! вырвалось у нее послѣ десятаго тура. Телепневъ сейчасъ же ее выпустилъ, и она бухнулась на стулъ очень громко дыша и закрывая глаза.
— И я хочу! отозвалась Лиза.
Телепневъ не зналъ, что ему дѣлать.
— Нѣтъ, Лиза, крикнула Александрина, — онъ очень усталъ; я его совсѣмъ замучила.
Послѣ этого танцовальнаго упражненія, перешли опять въ гостиную Александрина подсѣла очень близко къ Телепневу и начала болтать о томъ, что вотъ она, бѣдная дѣвушка, тратитъ свою жизнь Богъ знаетъ какъ, что не съ кѣмъ ей душу отвести, что она по неволѣ занимается вздоромъ, и что на днѣ ея души хранятся разныя сокровища.
— Да что же вы ни чѣмъ не займетесь? спросилъ ее Телепневъ.
— Ахъ, все скучно, воскликнула бойкая дѣвица и какъ-то очень умильно взглянула на Телепнева.
Онъ всталъ, взялъ свою треуголку и началъ раскланиваться.
— Пріѣзжайте къ намъ, заговорили въ одинъ голосъ сестры.
— Вы прекрасно выдерживаете вашу роль, сказала ему Александрина на порогѣ залы.
— Какую? спросилъ Телепневъ.
— И знаете, что это къ вамъ очень идетъ.
Она подала ему руку и пожала также крѣпко, какъ крѣпко держалась за кавалера во время танцевъ.
И опять Телепневъ спросилъ себя: какъ это, умная и пріятная Ольга Ивановна можетъ быть близко знакома съ особой, подобной Александринѣ?
Въ домѣ губернскаго предводителя обстановка была нѣсколько иная. Самъ предводитель оказался тучный, молчаливый старикъ, съ крестомъ на шеѣ; жена его — очень простая и порядочная дама. Они имѣли привычку принимать всѣхъ одинаково, съ той расплывающейся привѣтливостью, какая попадается только въ провинціи.
Телепневъ нашелъ въ предводительскомъ домѣ двухъ дочерей, дѣвицъ — маленькихъ ростомъ, некрасивыхъ и неграціозныхъ; но онѣ сразу ему понравились, особенно меньшая. Она съ такимъ добродушіемъ начала ему говорить о своей жизни, объ обществѣ, такъ просто распрашивала его объ университетѣ, о товарищахъ, о томъ, кто ему больше понравился изъ новыхъ знакомыхъ, что Телепневъ немножко ожилъ и проговорилъ съ ней болѣе получасу, — такъ спокойно и простодушно, какъ давно ему не случалось говорить.
Свои великосвѣтскія знакомства заключилъ онъ домомъ Щекаловыхъ, куда, по мнѣнію туземцевъ, гораздо труднѣе было попасть, чѣмъ въ губернаторскій домъ.
Семейство это состояло изъ ничтожнаго и крайне не представительнаго супруга, жены его, въ которой и заключалось все барство и великолѣпіе дома, барыни, тратившей, по увѣренію туземцевъ, до десяти тысячъ на свой туалетъ, и большаго количества дочерей, отъ пятнадцати лѣтъ, до шести недѣль включительно.
Пріемъ въ этомъ домѣ заключался почти въ томъ, что молодые люди входили въ гостиную, кланялись хозяину, который обыкновенно стоялъ въ дверяхъ и улыбался, хозяйка говорила каждому изъ нихъ по одной фразѣ, а супругъ, при проходѣ молодаго человѣка, произносилъ: enchanté.
Барыня была не столько проникнута чувствомъ собственнаго достоинства, сколько пресыщена была своимъ барствомъ и полнымъ однообразіемъ губернской жизни. Она только поводила глазами и способна была на одни однозвучныя слова. Телепневу этотъ домъ показался чѣмъ-то чудовищнымъ, — такъ ярко было въ немъ отсутствіе всякой жизни и чего-нибудь похожаго на мысль. Штофныя гардины и золотыя стулья, нисколько не тѣшили глазъ, а придавали только смѣшную торжественность жизни такихъ субъектовъ, которые при другой обстановкѣ были бы по крайней мѣрѣ добродушнѣе въ своей ничтожности.