И съ этими словами Мемноновъ схватилъ книжку и счеты и удалился въ другую комнату.
— Смотри не ловись, пожалуй и поймаешься! крикнулъ ему Гриневъ.
— Нечего тутъ прибирать, ворчалъ Мемноновъ, начиная снова счетъ. Гриневъ запрыгалъ по комнатѣ.
— Лечу, кричалъ онъ, прямо въ канцелярію, сто цѣлковиковъ останется, пустимъ брандера! Михалъ Мемноновъ сосчиталъ что ли, или еще не выпутался?
— Сосчиталъ, послышалось изъ передней.
— Ну кто же совралъ, а?
— Я обчелся, да все ваша арихметика сбила.
— Идемте, господа!
Всѣ три студента отправились, а Мемноновъ спряталъ счеты, тетрадку, снялъ очки, немножко посидѣлъ, а тамъ прилегъ и не могъ удержаться отъ замѣчанія: „народецъ-то-же, нечего сказать!“
Студентъ Храповъ, съ которымъ мы уже немножко знакомы, проснулся поздно. Вило двѣнадцать часовъ. Онъ чувствовалъ себя неловко, все тѣло расклеилось, во рту эскадронъ гусаръ ночевалъ.
— Гришка! крикнулъ онъ заспаннымъ хриплымъ голосомъ.
Въ дверяхъ спальной явился малый въ дубленомъ короткомъ полушубкѣ.
— Который часъ?
— Первый-съ.
— Экъ я заспался, съ проклятой попойки. А вѣдь ракалія щулеръ-то былъ вчера?
— Штука, отвѣтилъ ухмыляясь Гришка.
— Облупилъ подлецъ!
— Вольно же вамъ было, Николай Васильевичъ, пускаться съ нимъ.
— А сперва какъ-будто не догадывался, что карты-то тово…
— Не на такого напали, и за картами новыми послалъ. Видѣли, чай, что нечего взять, а сами-то вотъ и продулись.
— Ну, молчи, болванъ, въ разсужденія пускается! А не осталось у тебя денегъ?
— Нѣтъ-съ.
— Одѣваться, дуракъ!
Гришка вышелъ изъ спальни. Храповъ поднялся, съ постели, протеръ глаза, надѣлъ халатъ и туфли.
Экая рожа! сказалъ онъ подходя къ зеркалу; поддѣлъ-таки барабанный селадонъ, канальски играетъ?
— Гриневъ, слышишь, деньги получилъ, проговорилъ Гришка, подавая барину одѣваться.
— Кто сказывалъ?
— Я Мемнонова видѣлъ. Якову Андрееву деньги за столъ приносилъ, такъ я и спрашивалъ.
— А сколько?
— Да онъ по малу-то не получаетъ.
— Да гдѣ его отыщешь теперь?
— Въ Византіи сидитъ. Онъ и вчера цѣлый день съ Наливинскимъ кутилъ.
Одѣваться!
Храповъ вышелъ изъ дома мѣщанина Опенкова и отправился на Рыбную улицу, гдѣ красовалась гостиница Византія, купца Бѣлозерова.
Дорогой Храповъ размышлялъ о томъ, какъ бы ему половчѣе нагрѣть Гринева и неистово ругалъ себя за то, что могъ проиграться до тла, при его способностяхъ и методѣ.
Забрался онъ по грязной и вонючей лѣстницѣ въ первую комнату заведенія, гдѣ помѣщались и буфетъ, и кухня.
— Есть въ биліардной студенты? спросилъ Храповъ летѣвшаго мимо его половаго.
— Есть-съ. Пожалуйте! отвѣчалъ на ходу половой, работая такъ ногами, что вся посуда тряслась въ буфетѣ.
Биліардная была небольшая, низенькая комната. Вдоль стѣнъ стояли скамейки, въ углу столъ, подлѣ двери ставка съ кіями, на лежанкѣ навалено нѣсколько шинелей.
Ожиданія Храпова не были напрасны. Гриневъ игралъ на биліардѣ съ черномазымъ студентомъ по фамиліи Тыченко. Про Тыченку разсказывали товарищи, что онъ по воскреснымъ днямъ ходилъ въ полной формѣ къ иностранкѣ Дерри-Берри, говорившей на семи европейскихъ языкахъ. Онъ былъ страстный охотникъ до биліарда, игралъ плохо, страшно горячился и проигрывалъ послѣднія деньжонки.
У лежанки стоялъ студентъ Наливинскій, про котораго говорилъ Гришка Храпову. Студентъ этотъ отличался очень плоской рожей и солдатскимъ складомъ. Жить на шармака — было его спеціальностью. Онъ все улыбался и, при малѣйшей плоскости, хохоталъ лошадинымъ смѣхомъ.
Вдоль стѣны похаживалъ маркеръ Иванъ Тимофѣевъ, сухой, лысый Ярославецъ въ длинополомъ коричневомъ сюртукѣ.
— Двадцать пять и ничего, покрикивалъ онъ; сорокъ два и очень мало.
Партія кончилась. У Гринева было сорокъ восемь, Тычен-ко испачкался весь мѣломъ и не сдѣлалъ ни одного очка.
А, Храповъ! крикнулъ Гриневъ: вали сюда! А вотъ я, братъ, желтаго хвачу въ уголъ.
— Славный ударъ! вскричалъ Храповъ. — Ну, а ты, Тыченко, все на киксахъ выѣзжаешь? Что жъ, нужно и киксы умѣючи дѣлать — сукно не прорвать.
— Ха, ха, ха! разразился Наливинскій.
— Не въ ударѣ ныньче, отвѣчалъ Тыченко. Помѣлите, Иванъ Тимофѣевичъ.
— Нѣтъ, братъ, Тыченко, плоходыровато ты играешь, сказалъ Гриневъ, намѣнивая желтаго въ среднюю. Я тебѣ посовѣтую:
Коль въ любви ты несчастливъ,
Кушай русскій черносливъ.
— Пошелъ, шарушка, — партія!
Побѣда, побѣда
Надъ лютымъ врагомъ!