Тыченко остался на сухой и страшно поводилъ глазами. Не простившись ни съ кѣмъ, онъ надѣлъ фуражку и съ ворчаніемъ скрылся изъ биліардной.
— Не хочешь ли тридцать впередъ? крикнулъ ему Храповъ.
— Не спотыкнитесь на лѣстницѣ, закричалъ съ хохотомъ Наливинскій.
— А что, господа, не худо бы выпить и поѣсть, обратился Гриневъ къ товарищамъ.
— Угодимъ мамонѣ! отвѣтилъ Храповъ.
— Иванъ Тимофѣевъ, крикнулъ Гриневъ: три обѣда, два графина водки и три бутылки хересу. А пока, братъ Храповъ, сразимся.
— На шарокатѣ—шаропехами!
— Ха, ха, ха! разразился Наливинской.
— Игра завязалась. Храповъ сначала поддавался, но послѣ обѣда, когда у Гринева сильно зашумѣло въ головѣ, онъ спустилъ ужъ рублей пятьдесятъ.
— Будетъ! крикнулъ Храповъ, тебѣ не везетъ!
— На контру, приставалъ красный, какъ ракъ, Гриневъ; хочу играть!
— Нѣтъ, нѣтъ и не толкуй, а поѣдемъ-ко лучше…
— Куда? въ театръ? Гайда! И онъ запѣлъ пьянымъ голосомъ:
Въ театры стану ѣздить поздно
Чтобъ показаться и взглянуть.
— Ну ихъ къ шуту и театры-то! вскричалъ Храповъ. Стоитъ на нихъ глядѣть, а мы лучше ко мнѣ поѣдемъ, и всякую штуку тамъ изобразимъ.
— Ладно, ѣдемъ, а Наливинской гдѣ? спросилъ Гриневъ, совсѣмъ ужъ чирый.
— Вышли-съ, отвѣтилъ Иванъ Тимофѣевъ.
— Не выдержалъ, должно быть!… сказалъ Храповъ.
— Щетъ! крикнулъ Гриневъ Ивану Тимофѣеву.
— Десять рубликовъ въ окуратѣ.
— Возьми, несчастный, и на водку получи.
— Покорно благодарствую! пропустилъ Иванъ Тимофѣевъ, подавая ему шинель, а тотъ запѣлъ во все горло:
Я далъ ему злато и прогналъ его!
— Гришка, крикнулъ Храповъ, входя съ Гриневымъ въ свою квартиру: вставай, болванъ, подай огня!
Гришка расположившійся на ларѣ, вскочилъ, нащупалъ въ печуркѣ коробочку спичекъ, шаркнулъ и зажегъ сальный огарокъ.
— Такъ тебя, душа, облапошилъ шулеришка? говорилъ пьянымъ голосомъ Гриневъ, располагаясь на кушеткѣ; да ты бы его!…
— Перепилъ.
— Они какъ губки тянутъ, ну а мы выпьемъ, душа?
— Какъ же, сейчасъ вотъ смастеримъ. Отправляйся Гришка къ Вараксину, возьми крамбамбулевой полштофа, закуситъ чего-нибудь, хересовъ бутылку.
— А, крамбамбули! закричалъ Гриневъ, лежа на кушеткѣ, давай сюда.
Крамбамбули, отцевъ наслѣдство,
Любимое питье у насъ!
— Оно, знаешь, прокутить ничего, говорилъ Храповъ, а вотъ, какъ этакая ракалія обдеретъ тебя, какъ Сидорову козу, такъ запоешь матушку-рѣпку!
— Карты-хорошее дѣло! бормоталъ Гриневъ: я играть буду съ человѣкомъ, а съ шулеромъ не буду.
— А ты давно не сражался, дружище? спросилъ Храповъ, и подошелъ къ ломберному столу, на которомъ уже лежала колода картъ.
— Люблю поставить копѣйку ребромъ! пробормоталъ Гриневъ. Съиграемъ, душка, направо налѣво, а тамъ запьемъ крамбамбулевой!
— Не везетъ, братъ, хоть зарокъ давай.
— Утѣшь, душа, заложимъ банчишко.
Когда явилось подкрѣпленіе въ видѣ крамбамбули и хересу, Гриневъ былъ уже на послѣднемъ взводѣ. Онъ то-и-дѣло кричалъ: „ва-банкъ!“ и въ четверть часа просадилъ всѣ свои деньги.
— Забастуемъ, братъ, сказалъ Храповъ. Завтра отыграешься, а теперь пора спать.
— Спать?… не хочу…
— Да ночуй у меня.
— Нѣтъ хочу гулять!
— Ты братъ, мыслете писать будешь; я тебѣ Гришку дамъ.
— Давай Гришку.
По всей Германіи я смѣло….
Дальше ничего не вышло. На Гринева надѣли шинель, галоши и фурашку; Гришка взялъ его подъ руку и вывелъ на крыльцо. Храповъ прокричалъ ему въ слѣдъ: — Прощай дружище! потомъ подошелъ къ карточному столу, взялъ одну карту на свѣтъ и проговорилъ: „пендюхъ!“
Гриневъ всю дорогу распѣвалъ и кричалъ объ актрисахъ картахъ и всякой всячинѣ.
— Дошли? а? крикнулъ онъ, когда они приблизились къ назначенному мѣсту. Шумно началъ онъ взбираться по лѣстницѣ, спотыкаясь о каждую ступеньку.
— Вы теперь, сударь, и сами найдете квартиру, сказалъ плутоватый Гришка на верхней галдарейкѣ, а я домой-съ.
— Иди! кричалъ Гриневъ, колотя кулакомъ по окнамъ, мимо которыхъ шелъ.
Что было лучше: пьяный ли сонъ студента забулдыги или безплодное, хотя и трезвое, волненіе Телепнева? Онъ не хотѣлъ знать, что настоящая, живая жизнь окружала его, слышались пѣсни, брань и крики, пьянство и шулерство, будочники и половые…. А въ убогихъ домикахъ, въ душныхъ занимательныхъ, сидѣли юноши и жадно читали, до изнеможенія проработавши надъ перепиской какихъ-нибудь безтолковыхъ лекцій. Ихъ было мало, но море водки не поглотило ихъ…
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ