Гриневъ помогъ ему. Онъ безъ всякихъ обиняковъ спросилъ Телепнева:
— Разскажите-ка, батенька, какъ вы сюда попали?
— Право не знаю, въ этой исторіи я не участвовалъ….
Гриневъ кивнулъ головой, въ знакъ согласія, и потомъ вдругъ, какъ бы спохватился. Это движеніе не ускользнуло отъ Телепнева. Онъ покраснѣлъ и даже отвернулся къ окну. Ясно было, что даже Гриневъ, при всемъ своемъ добродушіи, подозрѣвалъ его и боялся проболтаться объ исторіи, за которую попался.
— Послушайте, Гриневъ, — заговорилъ Телепневъ, быстро подходя къ нему, — если вы боитесь меня, то лучше будемъ молчать, или я попрошу, чтобъ меня перевели въ другое мѣсто.
— А что? — спросилъ наивно Гриневъ.
Пожалуста не хитрите со мной; вы, не знаю почему, подозрѣваете меня, думаете, что я шпіонъ…. Вы боитесь, чтобъ я не передалъ того, что вы мнѣ разскажете, инспектору. Но, Воже мой, чѣмъ же я заслужилъ это?… Ну, скажите мнѣ по совѣсти, отчего вы меня боитесь, отчего я васъ и вашихъ товарищей такъ раздражилъ, что они чуть не побили меня?
Гриневъ слушалъ и встряхивалъ своими косматыми волосами. Онъ уже съ первыхъ словъ Телепнева помирился съ нимъ, и какъ только тотъ остановился, махнулъ какъ-то въ сторону рукой и, повернувшись на кублукахъ, взглянулъ съ улыбкою прямо въ лицо Телепневу.
— Вы, баринъ, не обижайтесь, — началъ онъ, — мнѣ на васъ злобствовать нечего. Вы хорошій мальчуганъ; а наша компанія на васъ взъѣлась за то, что больно вы ужь по аристократамъ стали таскаться!… Ну и я, подъ пьяную руку, на васъ вознегодовалъ!
Послѣднюю фразу Гриневъ произнесъ съ такой уморительной гримасой, что Телепневъ невольно расхохотался. Черезъ пять минутъ Гриневъ уже болталъ ему про исторію съ Усиковыми, и въ лицахъ представлялъ, какъ онъ предложилъ ихъ маменькѣ пройтись съ нимъ по снѣжку „менуэтъ или контрадансъ“.
— Меня аристократки не знаютъ, да вотъ рожа-то моя скверная все дѣло изгадила. Должно полагать, по описанію Ѳедоръ Ивановичъ захватилъ меня, раба Божія…. Ну, а васъ, батенька, взяли по ошибкѣ….
— Разумѣется, по ошибкѣ…—повторилъ Телепневъ.
— Вы на балѣ тамъ были, вотъ и васъ цапъ-царапъ….
— Очную ставку будетъ дѣлать? — спросилъ нерѣшительно Телепневъ.
— Будутъ; да мы всѣ, извѣстно, отопремся….
Ваши товарищи, пожалуй, станутъ бояться меня.
— Ну, нѣтъ, я ихъ сегодня же извѣщу.
— Какъ?
— Дагобера за бока… полтиникъ въ зубы, и ночью пустить къ нимъ. Я вѣдь, батенька, здѣсь всѣ закоулки выщупалъ…. На счетъ этого не извольте сумлѣваться…. Ваше дѣло сторона: зачѣмъ вамъ погибать, коли вы ни въ чемъ не виноваты-… Вы себѣ твердите: знань не знаю, вѣдать не вѣдаю. Я вотъ — другое дѣло; я не отверчусь, потому больно ужь я солоно пришелся свиному-то рылу!
— Что-жъ съ вами будетъ? — спросилъ съ участіемъ Телепневъ.
— Исключать, какъ пить дадутъ!… Да мнѣ наплевать!… Мнѣ ужь здѣсь больно надоѣло!… Закачусь къ сестрѣ въ Саратовъ; а тамъ махну въ военную! Буду проливать кровь за отечество въ Чугуевскомъ уланскомъ полку! Пальмерстона разражу! Съ французомъ потягаемся….
И онъ заоралъ:
„Вотъ, въ военственномъ азартѣ, Воевода Пальмерстонъ
Поражаетъ Русь на картѣ Указательнымъ перстомъ!“
Телепневъ совершенно успокоился. Ему не надо было больше увѣрять Гринева въ своей непорочности передъ студентами. Онъ очень хорошо видѣлъ, что Гриневъ нимало не думаетъ злобствовать противъ него; что всѣ его желанія и мысли въ эту минуту сопровождаютъ Дагобера и вращаются около закуски и выпивки.
Вы, батенька, не скучайте, — сказалъ ему Гриневъ, хлопад его по плечу — это дѣло плевое!.. — Въ карцерѣ житье малина; спать будемъ съ вами въ запуски. Вотъ только на счетъ женскаго пола — не рука; да и то, коли Дагоберу отсчитать зелененькую!…
И растегнувши свой мундиръ, Гриневъ пустился по карцеру чуть не въ присядку, припѣвая:
„Ахъ ты, Ѳеня, моя Ѳеня,
Ѳеня ягода моя!“
Дагоберъ доставилъ все, что обѣщалъ. Явился обѣдъ и выпивка для Гринева, явилась другая постель, книги и папиросы. Гриневъ воздалъ должную честь Бахусу: одинъ опорожнилъ графинчикъ, принесенный Дагоберомъ. Результат томъ этого было размягченіе его сердца; онъ началъ цѣловать Телепнева, объясняться ему въ любви, называть его славной мордашкой, прыгать и скакать по карцеру. Телепневъ хотѣлъ было почитать, но съ Гриневымъ это не могло удасться. Съ четвертаго часа, начало смеркаться, а Дагоберъ ни за какія деньги, не соглашался принести свѣчей.
Когда въ комнатѣ стало совсѣмъ темно и Гриневъ, напѣвшись, захрапѣлъ въ своемъ углу, Телепневу сдѣлалось жутко, и не оттого, что онъ сидѣлъ въ карцерѣ и боялся исключенія, а оттого, что ужасно пошла казалась ему вся его жизнь, съ той минуты, какъ онъ потерялъ Софью Николаевну. Сколько разъ онъ думалъ и передумывалъ на эту тему, и не находилъ въ себѣ на столько энергіи, чтобы начать другую жизнь, къ чему нибудь посильнѣе привязаться: къ занятіямъ, или къ кружку пріятелей, или къ женщинѣ; но не такой какъ Ольга Ивановна, подсказывала ему его мысль. Вспомнилось ему, что онъ не былъ пустой мальчикъ, онъ думалъ и читалъ, у него были интересы, онъ даже по своему боролся… Его ученическая жизнь была въ милліонъ разъ полнѣе, занимательнѣе, серьезнѣе, чѣмъ студентская. „Что такое я?“ спрашивалъ себя Телепневъ. „Пустѣйшій студентъ, прихвостень барынь, шаркунъ, ничѣмъ, не отличающійся отъ губернаторскихъ адъютантовъ! И ужели-же нѣтъ во мнѣ ни капли'охоты чѣмъ нибудь заняться? или я способень только хныкать да плакать, да искать утѣшенія „возлѣ юбокъ?“