Въ ожиданіи этого блаженнаго врімени Телепневъ кромѣ ежедневныхъ расходовъ долженъ былъ внесть тоіъ процентъ, о которомъ говорилъ ему Варцель.
— Объяви ты тысячу рублей, — упрашивалъ добродушный нѣмецъ: — вѣдь глотку-то имъ все равно не зальешь.
— Да нельзя, Миленькій, вѣдь они видятъ же, что я могу больше проживать.
— Мало ли что больше! Вѣдь говорятъ тебѣ: кабы на дѣло шло, я бы ни слова не сказалъ, а то на одно пьянство. Долговъ не уплачиваютъ, а только все больше на пуфъ забираютъ.
— Да ужь мы съ тобой ихъ не исправимъ.
Онъ объявилъ капиталъ въ двѣ тысячи рублей, чѣмъ бурсаки остались, конечно, довольны, и Мандельштернъ заполучилъ съ Телепнева сто рублей.
Но этимъ не кончились контрибуціи; каждый день кто-нибудь изъ буршей заходилъ къ Телепневу и просилъ рублика два, а то и пять и десять. Отказывать нельзя было, по-русской барской привычкѣ, да кромѣ того Телепневъ хотѣлъ быть какъ можно благодушнѣе съ бурсаками, за что Варцель каждый почти вечеръ пріятельски журилъ его.
— Ощиплютъ тебя такъ, что имѣніе все спустишь! Не достигая цѣли своихъ увѣщаній, Варцель отправлялся въ каморку Якова и бесѣдовалъ съ нимъ о томъ, что надо какъ-нибудь отвадить бурсаковъ, а то баринъ дескать совсѣмъ разорится.
— Ну-съ, доходовъ-то у нихъ довольно, — отвѣчалъ обыкновенно молчаливый Яковъ: — можно всѣхъ этихъ мусьяковъ споить, такъ и то останется; а все-таки не резонъ.
— Ты пойми, Яковъ, — горячился Варцель: — кабы тутъ товарищество было настоящее, ну, куда ни шло; а то вѣдь это только для близиру дѣлается; они его совсѣмъ не любятъ. Бражничать съ ними баринъ твой не охотникъ, онъ вонъ цѣлый день въ лабораторіи сидитъ, стало-быть, изъ-за чего же совать-то въ нихъ деньги да горло ихъ бездонное сжеикой накачивать?
— Это такъ-съ.
— Скажи ты барину, чтобы онъ отдавалъ тебѣ деньги на расходъ…
— Да какъ же я могу-съ, помилуйте.
— Такъ и можешь, эмансипировалъ Варцель Якова, — ты старый слуга; ты и за отцомъ его ходилъ и все-такое, значитъ, онъ тебя уважаетъ. Скажи ему: вамъ, дескать, Борисъ Николаичъ, некогда заниматься разсчетами всѣми, такъ позвольте мнѣ уже деньги держать.
— Не могу-съ, — отговаривался Яковъ: — какъ же я смѣю, вѣдь они не въ малолѣтствѣ находятся?
— Ну, такъ, вотъ вы съ баринѳмъ-то и прогорите, — горячился Варцель: — и вотчины всѣ ваши проживете на пиво да на сженку. Бывали примѣры-то, былъ здѣсь студентъ одинъ, богатѣйшій саратовскій помѣщикъ, такъ тотъ двѣ тысячи просадилъ.
— Самъ, должно быть, сильно зашибался.
— Это, братъ, все равно, да еще хуже какъ человѣкъ самъ не бражничаетъ, а на другихъ безъ толку разоряется!
Телепневъ, утѣшая Варцеля, далъ ему клятвенное обѣщаніе, что его расходы на бурсаковъ будутъ продолжаться только до 1-го іюня. Это обѣщаніе не очень успокоило Варцеля, но за то онъ всячески старался препятствовать бурсакамъ прохаживаться по карману новаго ландсмана и развивать на его счетъ идеи.
— Твоя очередь справлять сходку, — объявилъ ольдерманъ Телепневу въ одну изъ субботъ.
— Ну, вотъ опять поживятся, — заворчалъ Варцель, когда ольдерманъ ушелъ. — Поставь ты имъ бутылку пива, два тухлыхъ бутерброда съ телятиной. Вѣдь бурсаки на это всегда, чья очередь, два съ полтиной жертвуютъ.
— Да я больше не дамъ, — успокоивалъ его Телепневъ.
— Ой-ли?
— Честное слово.
— Ну, такъ я распоряжусь.
Вечеромъ корпораціонная братія наполняла квартиру Телепнева. На диванѣ, за овальнымъ столомъ засѣдали власти, т. е. Лукусъ, три шаржиртера и казначей. На столѣ стояли сигары. Яковъ обносилъ чай. Всѣ были въ ландсманскихъ шапкахъ, исключая Телепнева, которому по-русской привычкѣ, какъ хозяину, неловко было нахлобучить на себя бурсацкую шапку. Жирный шаржиртеръ, исполнявшій должность протоколиста на сходкахъ, разложилъ небольшую папку съ бумагами. Лица буршей важно вытянулись и, глядя со стороны, иной, пожалуй, подумалъ бы, что видитъ передъ собой политическій конгрессъ.
— Господа, — началъ Несторъ корпораціи: — вотъ какое дѣло мы должны сегодня разобрать: нашъ казначей, Мандельштернъ, забиралъ на счетъ корпораціи въ лавкѣ купца Бранделя; тамъ былъ открытъ корпораціонный пуфъ; на этой недѣлѣ онъ позволилъ себѣ грубо говорить съ Мандельштерномъ, и потому будетъ консеквентъ намъ не простить обиды нашему ландсману и посадить его, купца Бранделя, на фершисъ; и потомъ представить это дѣло въ шаржиртеръ-конвентъ, чтобы и нѣмцы посадили его также на фершисъ.