— Какъ можно, нѣтъ, — заговорили бурсаки, — этого нельзя допускать!
— Потому я предлагаю, господа, рѣшить: не лучше-ли намъ теперь ауфлезироватъ нашу корпорацію?
— Какъ ауфлезировать? — вскричали два три голоса.
— Да такъ же, господа.
— Послушай, — началъ Мандельштернъ: —это совершенный консеквентъ: не нужно допускать до того, чтобы нѣмцы посадили насъ на ферруфъ; но если мы ауфлезируемъ корпорацію, то что же насъ ожидаетъ? Мы будемъ просто вильдеры, которыхъ припишутъ къ чухнамъ.
— Вы не дали мнѣ договорить, господа, — возразилъ Лукусъ: —нельзя допустить, чтобы кноты нѣмцы приписали насъ къ своимъ корпораціямъ; но у васъ есть другой выходъ: составимте такую бумагу въ шаржиртенъ-конвентъ, гдѣ мы скажемъ, что наша національность и другія причины даютъ намъ право, ауфлезпруя корпорацію, образовать свое общество и не гарантировать команъ.
— Не позволятъ! — крикнулъ татуированный.
— Ну, это еще вопросъ, позволятъ или нѣтъ. Если и посадятъ насъ на ферруфъ, то лучше же за то, что мы отложились отъ комана, нежели за какой-нибудь штрундъ, чего мы можемъ ожидать съ часу на часъ.
Всѣ заговорили, и долго Несторъ корпораціи не могъ продолжать своего propositum.
— Надо написать такую бумагу, — наконецъ заговорилъ онъ, улучивъ минуту — и пригласить русскихъ вильдеровъ участвовать въ этомъ. — Ихъ здѣсь нѣсколько человѣкъ.
— Да что, они кноты, связываться съ ними! — закричали бурсаки.
— Прекрасно, такъ, господа, но нужно быть консе-квентъ. Лишніе голоса намъ необходимы, а мы въ бумагѣ нашей будемъ говорить о національности; стало быть, надо пригласить всѣхъ русскихъ, кромѣ, разумѣется, тѣхъ, которые въ нѣмецкихъ корпораціяхъ и совсѣмъ очухонились.
Пошло на голоса. Мнѣніе Лукуса взяло верхъ. Мандельштернъ сѣлъ писать бумагу съ разными нѣмецкими закорючками.
— Христіанъ Ивановичъ, — обратился Лукусъ къ Цифирзону — ты посылалъ въ Розовую улицу?
— Посылалъ, — отвѣтилъ бывшій ольдерманъ. — Они должны скоро явиться сюда.
— Это кто? — спросилъ желтый, который въ послѣдніе три года сталъ еще дубоватѣе.
— Это вотъ онъ, — и Лукусъ указалъ на растерзаннаго филистра, — сдѣлалъ proposition, которое я нахожу очень консеквентъ: обратиться къ полякамъ. Между ними есть очень хорошіе ребята, мы имъ разскажемъ наше положеніе и хотя у нихъ нѣтъ представителей на шаржиртенъ-конвентѣ, но они могутъ насъ поддержать.
Это опять взволновало бурсаковъ, но опять proposition Лукуса принято было большинствомъ голосовъ. Впрочемъ, во всякомъ случаѣ предстояла необходимость стушеваться и покончить съ буршикозной жизнью. Въ восьмомъ часу, въ дверь съ задняго крыльца постучали, и единственный фуксъ, черноватый малый съ длинными волосами, ввелъ трехъ поляковъ, представителей двухъ партій польскаго общества Щегула и Огула, т. е. студентовъ изъ Литвы и изъ Короны. Поляки эти были Францъ Эльшаньскій, Адамъ Шуляковскій и Вацлавъ Тшжечекъ. Литвины были рослый народъ, съ толстыми носами и губами. Вацлавъ Тшжечекъ — худой, черноватый студентъ, съ нервнымъ лицомъ, въ синихъ очкахъ. Всѣ трое были одѣты въ чамарки и большіе сапоги.
— Мы васъ просили, господа, — началъ почему-то желтый, не давши говорить Лукусу: — принять участіе въ нашемъ дѣлѣ.
Паны двусмысленно улыбнулись.
— Мы, господа, хотимъ ауфлезировать свою корпорацію, потому что мы, наконецъ, русскіе, но намъ не хорошо будетъ приписаться вильдерами къ этимъ чухонцамъ. Поэтому мы хотимъ, во примѣру вашему, составить особое общество и не гарантировать комана.
— Добже, — сказалъ одинъ литвинъ подобродушнѣе.
Остальные молчали.
— Вотъ видите ли, господа, — прервалъ Лукусъ нескладную рѣчь желтаго. — Насъ здѣсь, какъ вамъ извѣстно, очень мало. Ну, и согласитесь, что національность много значитъ. Вы тоже когда-то составляли корпорацію — Полонію, а потомъ пришли къ Ueberzeugung, что это не консеквентъ. И теперь вы совершенно свободны отъ всѣхъ этихъ чухонскихъ законовъ (Лукусъ все это говорилъ, скрѣпя сердце); стало быть, почему же намъ, видя, что нѣмцы дѣлаютъ намъ разныя гадости, грозятъ посадить насъ на ферруфъ, не отдѣлиться отъ нихъ навсегда!
Представитель Огула смотрѣлъ насмѣшливо изъ-подъ своихъ синихъ очковъ, и все дожидался, чтобъ ему объяснили, зачѣмъ же собственно притащили его и двухъ молодцовъ изъ Щегула.