Когда музыка затихла, Кива заметил:
— Нет, что ни говорите, но он знал толк в музыке. Ах, как он понимал…
— О ком это вы? — притворился Шая, будто не догадывается, о ком идет речь.
— Ну, он, конечно, Соломон Мудрый. Как там у него сказано, Борух?
— У царя Давида, хотели вы сказать, — поправил его Борух: — «Все мои кости поют во мне…»
— Вот-вот, это он сказал по поводу нас. Стоит меджибожцу услышать где-нибудь музыку, пение, и он прибежит даже в полночь. Музыкой, Эммануил Данилович, вы можете добиться у меджибожца чего угодно.
— Что-то не видно, чтобы у него чего-то добились.
— У кого, у реб Гилела? — спросил Кива. — Это, по-видимому, оттого, что вы, товарищ Эммануил Данилович, разучили с летичевской капеллой не те мелодии.
— Надо было разучить с ними кое-что из вещиц Балшема, — заметил Борух и вдохновенно затянул: — Ай-бом-бом, ай-бом-бом, ай-бири-бири-бом…
— Хватит вам айкать и бомкать, — перебил Шая Боруха и обратился к Манусу: — Вы, я вижу, были военным человеком, так давайте, пожалуйста, кое-что из военных вещей, скажем, «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат».
Во двор шумно вбежала, как всегда, озабоченная, запыхавшаяся Йохевед:
— Товарищи, я, упаси боже, не опоздала?
— А вы разве когда-нибудь опаздываете? — пожал Борух плечами.
— Нет, в самом деле. Слышу, музыка играет, вот я и прибежала. Вчера и позавчера, когда играла музыка, я знала, что капелла лишь готовится к свадьбе. Но почему вдруг сегодня музыка? Ведь жених с невестой еще вчера улетели.
— Мы справляем тут сегодня проводы, провожаем в Москву нашего дорогого гостя Эммануила Даниловича. Но ненадолго. Скоро мы его опять пригласим к нам. Не унывайте, Хевед, музыканты еще будут у нас играть, и много играть. Для меня это даже не «диалема», что у нас еще будут свадьбы, и много свадеб.
— Откуда, например, Шая?
— Да, откуда?
— От пятилеток, Борух, от пятилеток. Надо читать газеты. Скоро, ручаюсь вам, вы не найдете ни одного местечка, где не будет заводов и фабрик. А раз будут фабрики и заводы…
— «Жила на свете козочка…» — запел Кива. — Пророк реб Шая уже начал вещать.
В разгар спора о судьбе местечка, станет ли оно городом или селом, явилась озабоченная Ципа.
— Тут нет моего Йоны? — спросила она. — Значит, сидит еще у реб Гилела. Целый день он все толкует с ним, уговаривает его. В самом деле, чем виновата бедняжка Эстерка, что бог дал ей такого отца, будь он проклят вместе с Алешкой!
— А я, думаете, мало с ним говорил? Привел ему в качестве примера декабристов. Кто, скажем, были родители декабристов? Они ведь были…
— Опять взялся за свои вещания, Шая? — остановил его Кива. — Думаешь, никто, кроме тебя, газет не читает? Ципа, вот идет ваш Йона.
— Ты лишь теперь идешь от него? — встретила Ципа мужа. — Ну что?
Йона махнул рукой:
— Он даже слушать не хочет. Мечет громы и молнии. Пусть так, уступил я ему, может, действительно надо сильнее разжечь в себе пламя ненависти. И что касается детей, я тоже уступил ему, может, он прав, надо и в детях воспитать непримиримую ненависть ко всем, кто так или иначе сотрудничал с фашистами. Но требовать, чтобы дети расплачивались за грехи родителей…
— Не верится даже, чтобы Гилел говорил такое, — отозвался Борух. — Но на эту свадьбу он, по-моему, не согласится.
— Какое значение имеет, согласится он или не согласится? Скоро уже две недели, как свадьба состоялась. Тут, собственно, должна была состояться дубль-свадьба, — заметил Манус.
— Может, вы будете так добры и все же откроете нам секрет, что такое дубль-свадьба? — спросила Йохевед Мануса.
Так как Манус не ответил, Борух взялся разъяснить ей это:
— Дубль-свадьба — это, как я догадываюсь, то же, что Шуш Пурим, то есть день, следующий за праздником Пурим и считающийся как бы повторением этого праздника. Либер все же удивляет меня — как он мог жениться без согласия и благословения родителей…
— А что тут такого? В былые времена тоже случалось…
— Да, верно, — согласился Йона. — Но тут речь идет, дорогой Эммануил Данилович, не о приданом и не о родовитости. Тут речь идет совсем о другом — о человеке и звере в образе человека идет речь. Если б не Алешка, Гилел сидел бы сейчас за одним столом с Матушем.
— Представляю, что будет твориться в Ленинграде, когда там узнают.
— Кто узнает? — спросил Кива Боруха.
— А я вам не рассказывал? Реб Гилел еще на рассвете прибежал ко мне, чтобы я отдал ему все фотографии, которые Матуш заказал мне и не успел забрать. Гилел хочет отправить эти фотографии в милицию, чтобы знали, кто он такой. Звери, говорит Гилел, не должны жить среди людей, зверей надо держать подальше от людей.