— Согласен, ну а дальше что?
— А дальше что? Если будут в местечках заводы, фабрики, мастерские, то будет молодежь. А там, где есть молодежь, продолжается жизнь. Разве не так, реб «накладник»?
Тот молча кивает головой и произносит свое многозначительное «Эт!».
— Что — «эт», чего — «эт»? — налетает на него Александр Зевин и тут же обращается ко мне: — Как я понимаю, вы приехали сюда затем, чтобы увидеть нынешнее местечко. Тогда послушайте меня. Если вы действительно хотите увидеть нынешнее местечко, сегодняшнее, так съездите в Проскуров, то есть в Хмельницкий.
— ?!
— Да, да, послушайте меня!
И я его послушал. Но прежде чем побывать в областном центре Хмельницкий и посмотреть на настоящее местечко, я заехал в Погребище.
Болотинка
Много лет на письменном столе моем лежит старое железнодорожное расписание. Расписание это как старый календарь: пользоваться им уже нельзя, все переменилось — номера поездов, время их отправления и время их прибытия. А сколько с тех пор прибавилось новых железных дорог и станций! Но случается, что рука невольно тянется к старому расписанию, раскрывает страницу, где обозначено Погребище, и я вижу перед собой местечко далекого детства. И меня охватывает такая щемящая тоска, что я тут же даю себе обет этим летом непременно съездить туда.
Но лето быстро проходит — лето за летом, лето за летом… Не помню случая, чтобы я, проезжая станцию Казатин, не вышел на перрон и не направился на платформу, с которой поезда уходят на Жашков. Они проходят мимо Погребища, всего шестьдесят с чем-то километров отсюда, час-полтора езды.
Не пересчитать рельсы на станции Казатин, не проходит и часа, чтобы не промчалось несколько поездов. Они здесь не задерживаются. Постоят пять-десять минут и отправляются дальше. Но жашковский поезд — другой. Он не лезет на первую платформу, приходит без шума и целый час терпеливо ждет. И пассажирам передаются его спокойствие и медлительность: никто не спешит, никто не толкается, никто не боится опоздать. Он скромно стоит на боковой платформе. И, кроме меня, никто, кажется, не спрашивает у проводников, куда этот поезд идет. У него, видимо, свои постоянные пассажиры.
Сегодня я наконец тоже пассажир жашковского поезда. Дорога из Меджибожа и Деражни в Погребище идет через Казатин.
Утро солнечное, свежее, до края налитое крупной ночной росой, наполненное жужжанием пчел, спешащих на работу. Не знаю, что обо мне подумала проводница, наблюдая, как я приглашаю в вагон попутчиков, как некогда извозчик приглашал в фаэтон пассажиров, и чуть ли не у каждого спрашиваю, не из Погребища ли он.
— А сами вы, извините, из Погребища? — спросила, когда поезд уже тронулся, девушка, сидевшая напротив меня, у полуоткрытого окна. Она держала на коленях картонную коробку с нарисованной на крышке дамской туфелькой. — Я вас что-то в Погребище ни разу не видела.
— Я когда-то жил в Погребище, — отвечаю я.
— Перед войной? — спрашивает она.
— Еще раньше.
— А теперь?
Я сказал ей, где теперь живу.
— Тогда я хочу у вас что-то спросить. — Девушка достала из коробки пару светлых узконосых туфелек на тонких высоких каблучках. — Такие туфли носят сейчас в Москве? Я их купила в Киеве. Специально ездила. Хотела купить «болонью», но не было моего размера. Зато мне повезло в другом — достала «Антимиры» Вознесенского.
Если б она так не любовалась своими туфельками, я бы ей, наверно, сказал, что, насколько мне известно, такие туфли как будто вышли из моды. Но что за «болоньями» модницы не очень уж гоняются, я ей сказал, а то, чего доброго, снова поедет в Киев. Что же касается «Антимиров» Вознесенского, то с этим ей действительно повезло: хорошая книга никогда не выходит из моды.
Наблюдая, как заботливо девушка заворачивает свои туфельки в тонкую прозрачную бумагу, как сияют ее карие продолговатые глаза, я невольно подумал: не придется ли мне, благодаря этому случайному знакомству, побывать на местечковой свадьбе.
— А кого вы в Погребище знаете? — спрашивает она меня.
Начинаю перечислять:
— Соломона-шапочника, Хайкеля-портного, Аврама-рыбака, Арона-носилыцика и девять сестер, каждую из которых называли девяткой…
Девушка смотрит на меня с удивлением. Очевидно, названных мной давно уже нет на свете, она о таких не слыхала. Мне кажется, она уже не верит, что я из Погребища.