— Так что же вы все-таки хотели узнать у сержанта? — перебивает его человек из Липовца. — Разве у вас в Погребище, или в Ружине, или в Каменец-Подольске, где вы живете, разве люди там заняты одними поминовениями? У нас в Липовце, скажем, справляют также свадьбы. Вот этот сержант приехал из самого Берлина жениться в Липовец. У нас в Липовце, и в Линце, и в соседних местечках за день до свадьбы, а случается, и в день свадьбы сваты и молодые идут к братским могилам помянуть погибших. Так что же вы все-таки хотели у сержанта спросить?
— И зачем?
Неожиданным теперь оказалось не то, что мы снова услышали тот же вопрос «зачем», а то, что на этот раз «зачем» произнесла молчавшая до сих пор женщина. Больше всего удивило это, наверно, самого человека с орденской планкой.
Женщине, сидящей у окна, не надо, кажется, рассказывать о том, что случилось во время войны. Так почему же она повторила вопрос зятя своего, сержанта?
— Вы тоже спрашиваете — зачем? — обратился он к Мире Ефимовне, смотревшей на него своими задумчивыми глазами. — Как вы можете такое спрашивать? Вашей дочке, раз она живет в Липовце, не надо, я понимаю, рассказывать, что там было, зять ваш, я слышу, тоже знает, что такое поминальная молитва. Но сколько молодых людей и у нас, и там не задумываются над тем, что происходило. Не хотят знать о Майданеках с их крематориями, о киевском Бабьем Яре и Девятом форте под Каунасом и о многих других рвах и ямах, таких, как в Ружинском лесу. А об этом надо напоминать изо дня в день! Слышите?
— Я тоже была на войне, медицинской сестрой была, — сказала Мира Ефимовна, и лицо ее передернулось, как от боли. — Сейчас я преподавательница истории. Дочка моя тоже учительница. Она едет с мужем в Германию и будет там работать в школе. И вот я вас спрашиваю: что должна я, еврейская мать и историк, дать с собою своим детям, отправляющимся туда? Ненависть? Только ненависть?
— Есть две Германии, — начала девушка, — есть…
— Я это знаю, доченька, — перебил ее человек с орденской планкой. — Вы едете туда учить немецких детей. Так смотрите, чтобы они знали, что творилось у них в стране еще до их рождения. Надо, чтоб они знали, что есть на свете Ружин, а в Ружине портной Янкель Кригер, у которого гитлеровцы вырвали из рук трехлетнего внука и живым бросили в ров к лежавшей уже там матери. И что в Ружине есть красавица Хава, которую четыре раза гнали к яме, и что она, едва живая, выбралась оттуда и день и ночь в одной рубахе стояла по горло в воде в камышах, а после произошло такое, что ни земля, ни небо подобного не видали. И что есть в Ружине парикмахер Мотл Сморгун, бывший партизан…
— А о ком из липовецких и линецких, — обратился к девушке Матвей Васильевич, — ты должна рассказать, ты знаешь хорошо сама. О Давиде Мудрике, который изготовил в кузнице восемнадцать ножей и вывел из местечка в Шебелянский лес пятнадцать парней и трех девушек, — потом эти парни и девушки вывели в лес из местечка всех, кого фашисты еще не успели убить. И расскажи им о Моисее Пекермане, что был правой рукой Давида Мудрика в еврейском партизанском отряде…
В вагонном окне промелькнули высокие пролеты казатинского железнодорожного моста, и я направился к выходу.
Транзитный пассажир
Тот, кто никогда не был в этих местах и никогда не слыхал о станциях и местечках, мимо которых он проезжает, может подумать, что Казатин — крупный город: не всякий крупный город может похвалиться таким вокзалом, таким высоким мостом, такими платформами. И как удивился бы проезжий человек, узнав, что Казатин всего лишь…
Но я должен себе возразить: все зависит от того, с какой мерой вы подойдете к Казатину. Если сравнить его, скажем, с Монастырищем, с Тетиевом, Шпиценицем, то Казатин, конечно, город, и довольно большой, но по сравнению с Бердичевом или с Белой Церковью он, безусловно, местечко, правда, большое местечко. Ну а тем, что Казатин, так же как соседка его Жмеринка, известен более, чем некоторые крупные города, он обязан своему вокзалу.
И еще одна особенность. Случайному пассажиру, впервые здесь проезжающему, может показаться, будто Казатин по преимуществу еврейский город. Здесь, на вокзальной платформе, можно услышать еврейскую речь гораздо чаще, чем на многих других станциях. Закройте глаза, и вам покажется, что вы попали в Шаргород, в Жмеринку или в другое местечко, захваченное во время войны румынами и не пережившее такой массовой резни, как это было в других местах. Но как раз в Казатине свирепствовали гитлеровцы. Почему же кажется, будто Казатин остался еврейским городком? Да потому, что сюда наезжают из ближайших местечек пассажиры, пересаживающиеся из одного поезда в другой. Это и создает впечатление, что Казатин чуть ли не такое же местечко, как, скажем, Жмеринка.