— Ноях шутит. Разве вы его не знаете?
— Почему это я шучу? Вот дайте Зайвелю в руки подкову для интереса, и вы увидите, во что он превратит ее. Он силач. Самсон. Нет, товарищ Шадаровский, для такого человека фотография не работа. Давайте послушаем, что скажет реб Мейлах. Дедушка!..
Пока Ноях пробирался к Мейлаху, окруженному сыновьями, дочерьми, внуками и правнуками, пока он добился у старика ответа на интересовавший его вопрос, я успел представиться Шадаровскому и признаться ему, что я не тот, за кого меня выдает здесь жестянщик. Заодно обращаюсь к нему с просьбой: свадьба, на которую он, конечно, приглашен, начнется, как я слышал, не раньше чем через несколько часов, так не будет ли он настолько добр познакомить меня с местечком, чтобы я мог потом рассказать о нем читателям. Думаю, мне не нужно объяснять Натану Давидовичу, что читатели наши желают знать, как сейчас выглядят и что собой представляют современные местечки, тем более такие, как Крыжополь, о котором жмеринский портной Шие, которому до ста двадцати лет не хватает самую малость, сказал: «В таких вот местечках надо трижды в день благодарить судьбу и молиться за Красную армию, что отвела от нас беду».
— Ваш жмеринский портной, безусловно, прав, — отозвался Натан Давидович, когда мы выбрались с ним с шумной свадебной улочки на тихую главную улицу. — Если б не смертельные удары, полученные врагом под Москвой и Сталинградом, то и наши так называемые транснистровские местечки не отделались бы только гетто, побоями и контрибуцией…
Шадаровский неожиданно остановился, как на росстани, и несколько минут молчал. Но он непохож был на человека, не знающего, куда ему идти. Так он, наверно, задумывается перед входом в класс, на урок, отстраняясь от всего постороннего, лишнего, что может хоть чем-то умалить в глазах учеников высокое звание учителя, которое он, Шадаровский, носит уже шестьдесят лет. А то, что среди пожилых людей на улице встречались нередко его бывшие ученики и ученицы, до сих пор смотревшие на него как на своего учителя, было видно по взглядам, какими его встречали и провожали. На меня Натан Давидович смотрел из-под густых, низко опущенных бровей, как на ученика, которому надо помочь разобраться в тяжелой задаче.
— Как я понимаю, — сказал он, — вы ждете от меня, чтобы я познакомил вас не так с прошлым нашего местечка, как с его настоящим. Рад служить вам. Пожалуйста, спрашивайте, а я буду отвечать. Сомневаюсь только, будут ли у вас после таких провожатых, как жестянщик Ноях и портниха Фейга, еще вопросы.
После такого вступления я действительно не знал, с чего начать.
Шадаровский не подгонял меня, терпеливо ожидал моих вопросов, как опытный учитель ждет медлительного ученика. И кажется, он догадался, что меня смущало. Потому что первый вопрос, который я должен был задать ему, он сам мне подсказал. Но полностью ответить на него он не успел. В разговор наш вмешался тихий беспокойный шелест вечного огня. Возле памятника лежал букет цветов, тот самый, который невеста, выйдя из загса, прижимала к груди…
В тихом беспокойном шелесте вечного огня, который расплавил золото заходящего солнца, я снова услышал голос тетушки Шейндл: «Детки мои…»
Я закрыл глаза и в наступившей темноте увидел тетушку Шейндл, протягивающую руки к солдату на постаменте, увидел жениха и невесту, низко опустивших головы. «Детки мои! — слышалось мне. — Что бы с нами со всеми было, если б не Красная армия. Все бы мы в яме лежали, в той самой яме, из которой я, окровавленная, выползла глубокой ночью… Если бы не Красная армия, не было бы в Крыжополе кому вести молодых в загс. И кого вести в загс, тоже не было бы. Смотрите же — никогда не забывайте об этом! Не забывайте сами и не давайте это забыть вашим детям, внукам и правнукам!»