— А если, скажем, в будний день?
— Можно, — ухватился за мое предложение Сендер. — Почему бы и нет? Вам придется только съездить в Шаргород и переговорить там с директором школы, чтобы он отпустил физкультурника, если хотите иметь аккордеон. А если вы хотите еще иметь в оркестре и скрипку, вам придется съездить в Жмеринку и нажать на директора меховой фабрики, но имейте в виду, это крепкий орешек. Ну а с заведующим сапожной мастерской, где я работаю, я как-нибудь сам договорюсь.
— А с кем я должен буду поговорить о молодом человеке, собирающем деньги?
— О нем вам беспокоиться нечего. Это мой зять. Он работает проводником, один день в дороге, два дня дома.
— Он у вас только собирает деньги? Винницкий оркестр, как мне известно, возит с собой конферансье, Абрама Пекера из Казатина. Вы слышали, наверно, о нем? Он был партизаном.
— Абрам Пекер? Какой он конферансье? Обычный бадхен. А вот мой зять флейтист что надо. Вот лежит его флейта. Я думаю, вы не обиделись, что мы вас приветствовали без флейты? Михка, иди сюда! Можешь снять спецовку и взяться за работу. Раз девочка с косичками села за стол, значит, больше туш играть не придется. Копл, — обратился он к скрипачу, — что мы будем сейчас играть? «Тумбу» или «Биробиджанскую веселую»? Что вы скажете о человеке с бородкой, который, не сглазить бы, так разговорился, что не может остановиться? Целый час проповедует.
— Тебе не мешало бы, Сендер, послушать, что он говорит, — сказал шаргородский физкультурник, очевидно дирижер капеллы.
— Что? Опять гетто и снова гетто? Сколько можно об этом рассказывать? И кому он рассказывает, мне? Я пробыл в жмеринском гетто не меньше, чем он в крыжопольском.
— Совсем не о гетто, а о местном заводе он говорит.
Человека с остроконечной бородкой — он стоял с рюмкой в руке — музыканты уже дважды перебили, один раз тушем в честь «свата со стороны жениха» и второй раз военным маршем в честь женщины с орденами и медалями. Но оратору это, видно, не мешало, наоборот, в перерывах он, вероятно, обдумывал продолжение своей речи.
Чем дольше человек говорил, тем становилось очевиднее, что за последнее время он побывал во многих здешних местечках. И о чем бы ни говорил, он тут же добавлял, что всюду теперь одинаково. Он говорил это и в связи с тем, что у них в Крыжополе нет недостатка в женихах и невестах и что среди молодежи в механических мастерских, где он работает, почти не встретишь ребят, которые не собираются учиться или уже не учатся, и когда вспоминал, что говорила тетушка Шейндл в скверике у вечного огня. Мне показалось, что человека с бородкой я уже видел. Не тот ли это, у которого Ноях поджег собранные в кучку листья?
То, что я задержался возле музыкантов, теперь уже вызвало удивление не только за столом, где сидели жених и невеста, но и за другими столами. Но когда дедушка подозвал к себе девочку с косичками и куда-то ее послал, а Нисон поднялся с места, собираясь что-то объявить, стало ясно: кого-то ждут еще и собираются встретить.
Наконец оратор закончил свой затянувшийся тост, и музыканты опять взялись за инструменты. Я тоже повернулся к выходу и неожиданно увидел в дверях удивленное лицо Нояха.
Теперь уже мне ничего не оставалось, как направиться к Нисону и попросить у него слова. Но до стола я не дошел. Меня остановила девочка с косичками и, протянув мне еврейскую книжку без заглавного листа, попросила у меня автограф. Почему она обратилась ко мне за автографом, спрашивать нечего. Странно только, что Хана и Зелик молчали, когда «свата со стороны жениха» угощали незаслуженным тушем.
Я присел к Нисону за стол и почувствовал на себе столько любопытных взглядов, что не мог отказаться поставить автограф, хотя эту книгу не я написал.
— Как я понимаю, вы что-нибудь нам скажете, — обратился ко мне Нисон и, не дожидаясь моего согласия, попросил музыкантов отдохнуть, а гостей наполнить рюмки.
Я встал и сказал по-еврейски:
— Мазл тов вам, жених и невеста!
Я не сразу понял, почему по столам прошел шепот и почему со всех сторон вдруг послышалось: «Горько! Горько!» Но когда человек с остроконечной бородкой за соседним столом сказал мне: «Ничего, товарищ, ничего! Продолжайте, как начали, по-еврейски. Для тех, кто не понимает, мы переведем», — я уже не нуждался в объяснении, почему вдруг пристали к жениху и невесте, чтоб они расцеловались. Я просто упустил из виду, что здесь не одни евреи. Но раз здесь такие переводчики, которые переводят «мазл тов» — «поздравляю» — на русское «горько», так лучше я сам переведу свой тост. А чтобы я продолжал его по-еврейски, на этом настояли уже русские гости. Если я ненароком что-нибудь пропускал в переводе, тут же вмешивалась тетушка Шейндл, прибавляя при этом что-нибудь от себя, и таким образом получился уже совместный тост, скорее ее, чем мой.