Кроме Гилела и Шифры, все как будто чем-то озабочены, и Борух пытается хоть немного развлечь собравшихся. Он залезает под черное покрывало, которым накрыт фотоаппарат, и оттуда довольно громко произносит:
— Ну и кашляет же она, бедняжка, ну и хрипит, аж страшно становится…
— О ком это вы, Борух? — спрашивает его кто-то.
— Разве вы не слышите, как пожарная машина, бедняга, выбивается из сил?
— Ну что, — спрашивает Ципа Давидку, взобравшегося на крепостную стену и всматривающегося в даль, — моего Йоны еще не видно?
— Нет, тетушка Ципа.
— Горе мне! Как я его просила: Йона, не ходи!..
Борух высовывает голову из-под покрывала и начинает подавать Ципе знаки, чтобы она замолчала. Но Гилел заметил это и спрашивает:
— Ципа, что там у вас случилось?
— Ничего, реб Гилел, ничего.
— Мы же условились с вами, Ципа, — сердито шепчет ей Борух. — Уверяю вас, он придет целым и невредимым.
Заведующий рынком, пожилой коренастый Шая, начинает сердито стучать в двери гаража:
— Эй, пожарные, не тяните душу! Уже четверть седьмого…
— Чего ты так спешишь, Шая? Ты рынок еще не закрыл, что ли?
— Я человек военный, реб Гилел, дисциплинированный, никаких «диалем» не признаю. Сказали — в шесть, так будьте добры начать в шесть. Не так ли?
— Конечно, так, — поддерживает его Борух. — Я только хотел бы знать, Шая, в каком уставе сказано, что заведующий рынком — военная должность?
Давидка, прохаживавшийся по стене, начал вдруг напевать:
— Я тебе сейчас покажу такой базар, сорванец эдакий, что ты у меня забудешь, в каком классе учишься! — крикнул Шая. — Тоже мне пионер! Это вы, Борух, научили его такой песенке! Думаете, и о вас нельзя подобрать песенку, да еще какую песенку? Но что с вами дебатировать! Если б вы были военным…
— Мне кажется, что я такой же военный, как и вы, Шая. Мы с вами, если не ошибаюсь, вместе пошли на войну.
— Тоже сравнили! Во-первых, я был артиллеристом, а это, надо полагать, кое-что значит. А во-вторых, я узнал, что такое дисциплина, еще тогда, когда вы понятия не имели, с чем это едят. Вы, реб Гилел, наверно, помните, как райком настаивал, чтобы я стал председателем приместечкового колхоза?
— Как же не помнить, помню!
— А теперь? Разве я хотел стать заведующим рынком? В самом деле, какое я имею отношение к торговле, если по профессии я кузнец? Ненавижу торговлю, это у меня, видимо, наследственное. Отец мой и дедушка, как вы знаете, тоже были кузнецами и тоже ненавидели торговлю. Но раз надо, никакие «диалемы» не помогут — выполняй, будь добр! Вот что такое настоящая дисциплина, товарищ Борух!
Тут как ветер влетели Йохевед с Манусом.
— Люди, пожар уже был или еще не был? Уф, напрасно я бежала сломя голову… Итак, Эммануил Данилович, мы с вами находимся, как видите, в крепости, построенной еще до времен Хмельницкого. Борух, уберите вашу «зенитку», я вам все равно не заплачу за фотографию. Говорят — я при этом, конечно, не была, — что Балшем, блаженной памяти, и Гершеле Острополер часто бывали здесь. А уже в мое время здесь стоял драгунский полк. Теперь тут пасутся козы, и пенсионеры приходят сюда развлекаться. Каждую пятницу все бросают свои домашние дела и бегут сюда поглазеть, как пожарные учатся тушить пожар. Настоящий театр!.. Добрый вечер, реб Гилел, добрый вечер, Шифра-сердце! Я вас совсем не заметила. Вы уже давно вернулись? Я привела вам гостя.
Манус подал Гилелу руку и поклонился:
— Шолом алейхем, реб Гилел! Оркестрант Театра Станиславского и Немировича-Данченко Эммануил Данилович Каганов, или просто по-еврейски Манус. Матвей Арнольдович, наверно, вам писал обо мне.
— Так это вы тот самый Каганов, которого наш сват прислал позаниматься с летичевскими музыкантами? Присаживайтесь.
— Мне, по правде говоря, не совсем понятно, почему нельзя было справить свадьбу в Ленинграде. Я думал, что вы, как бы сказать, в таком возрасте, что… ну и так далее. Но вы, я вижу, не сглазить бы, еще в силах, как говорится, побарабанить. А о супруге вашей и говорить не приходится. Если б свадьба была в Ленинграде…
— В Ленинграде, дорогой мой, — перебил его Гилел, — хватит свадеб и без этого. А у нас, кажется, уже не помнят, когда вели молодых в загс. А вы хотите, чтобы я отнял у местечка такую радость — повеселиться на свадьбе молодых?