Уложили мы всё на санки, завязали веревкой и вышли на улицу. А там уже сумерки начались. Снег стал совсем фиолетовый, как разбавленные чернила.
Стали мы ждать машину и смотреть, как в домах по очереди зажигаются огни. Но от этого стало холодно и сильно захотелось домой. Жорка поднял воротник и сказал:
— Интересно, что сегодня было на обед?
Я ответил:
— Ты про это не думай. Еще хуже есть хочется, когда думаешь про обед.
И только я это сказал, как представил себе всю столовую: и столы с алюминиевыми тарелками, и хлеборезку с одинаковыми порциями хлеба, и даже запах щей услышал. А сам сказал Жорке:
— Давай карандаши считать.
И стали мы с Жоркой считать карандаши. Их было ровно сто штук. А Жорка спорил, что девяносто девять.
И потом мы подумали, что машина вдруг не придет. И стало совсем скучно.
Жорка хотел пойти погреться в Когиз, но дверь вдруг открылась и старик стал навешивать замок.
Он увидел нас и сказал:
— Вы сумасшедшие молодые люди. Скоро наступит ночь, а вы не прошли еще ни одного сантиметра. Может быть, вам нравится ночью в лесу, я знаю? Разумные дети пошли бы сейчас со мной в теплый барак. Что у нас — не найдется лишней подушки?
Но тут на дороге появилась машина. Мы так обрадовались, что выскочили на дорогу и замахали руками. Военный сидел в кабинке. Он спросил:
— Опять будете дрожать?
Мы говорим:
— Не будем!
— Ну, тогда садитесь! Давайте ваши санки сюда.
Помог он нам погрузить санки, и мы поехали. И увидели, как старик пошел в свой барак. Мы помахали ему рукой, а он, наверное, не увидел.
Мы и правда больше не дрожали. Привалились друг к другу около кабинки, и у нас сами стали закрываться глаза. Не успели задремать как следует, как показалась наша электростанция. И удивились мы с Жоркой, что путь наш в Пышму был такой длинный.