ГЛАВА IV
Он отворил маленькую дверь, соединявшую обе мастерские, и повел туда Феликса.
— Тут ты найдешь старого знакомого, — сказал он. — Удивительно будет, если друг Гомо еще узнает тебя. Он уже за это время успел и состариться и оглохнуть.
Собака все еще лежала на соломенном половике перед старым диваном и, казалось, спокойно спала, хотя подле нее сидела девушка, положив обе ноги на ее густую шерсть, как на коврик. Старому псу не только не казалось это неудобным, но, напротив, ему было, по-видимому, приятно, что маленькие ножки его поглаживали и почесывали. По крайней мере, от времени до времени Гомо ворчал от удовольствия, как кот, которого гладят по спине.
Девушке же между тем время казалось очень долгим. Сначала, услыхав голоса в саду, она подставила к окну скамеечку и, прикрыв платьем голые плечи, чтобы кто-нибудь из прохожих не увидал ее, с любопытством заглянула в розовую беседку. Незнакомый молодой человек, так серьезно и так долго разговаривавший с Янсеном, пришелся ей очень по вкусу; ей понравились его высокий рост, и красивая голова на широких плечах, и огненный взор темных его глаз. Она тотчас же порешила, что это важный барин, а не кто-нибудь из простых. Когда же барон с Янсеном совсем вошли в беседку, сидеть у окна показалось ей излишним. Тихо и задумчиво сошла она со скамейки, стала перед зеркальцем, висевшим на стене, и с удовольствием любовалась своей юной особой, которая только теперь, когда ее копировал художник, казалась ей чем-то особенным. Только своим лицом девушка была сегодня менее довольна, чем прежде, хотя оно нисколько не становилось лучше оттого, что она сжимала рот, втягивала ноздри и пялила глаза. Ценз очень сердилась, что не могла сделаться такой хорошенькой, как гипсовые головки, стоявшие наверху на подставках. Наконец она сделала такую смешную гримасу, что сама расхохоталась, после чего к ней возвратилась ее обычная веселость. Девушка высунула язык и полюбовалась, какой он был красный сравнительно с ослепительно-белыми зубами. Потом она тряхнула своими рыжими волосами, стала ходить взад и вперед, распевая песни, и хлопала в такт руками по голым плечам с таким усердием, что все воробьи перепугались и вылетели в окно. После этого она долго стояла и смотрела вокруг по стенам на отлитые фигуры и гипсовые модели, более же всего на начатый мраморный бюст. При этом ей опять пришел в голову незнакомый молодой человек там, в беседке, у которого голова так гордо держалась на красивых плечах; потом все это ей наскучило и она почувствовала голод. В шкафу в углу, как указал скульптор, она действительно отыскала булку и начатую бутылку красного вина. Кроме того, там же нашла она груду всякого хлама: маскарадный наряд, кусок тисненной золотом кожи, куски материи и штофа с большими голубыми и красными цветами и вырезанное из папки и оклеенное золотой бумагой сияние, служившее, вероятно, для живой картины или какой-нибудь другой нечестивой цели. Шалунья надела на себя это сияние и подвязала его ленточками, причем опять побежала к зеркалу и стала улыбаться и гримасничать. Потом из хлама вытащила кусок голубой материи и накинула его, как мантию, на свои белые плечи. Волосы ее свободно падали вниз, так что издали, если б не обнаженная грудь, ее можно было бы принять за средневековую мадонну, которая вышла из рамки и неизвестно зачем попала в мастерскую скульптора. Сама она показалась себе в этой одежде очень красивой и величественной и в душе радовалась, как удивится Янсен, увидав ее в таком виде. Чтобы не так скучно было ждать, Ценз села на диван, поставив подле себя на стул стакан вина, и начала есть булку. Под руку ей попалась папка с фотографиями знаменитых древних картин, и она, положив ноги на спину собаки, развернула ее на коленях. Девушка сидела так уже с полчаса, погруженная в рассматривание картин, которые находила по большей части противными, как вдруг маленькая дверь отворилась и Янсен вошел.
Ценз так испугалась, что вскрикнула и вскочила с места, как будто ее приподняло пружиной, старый пес глухо залаял и со своей стороны тоже встревожился. За скульптором она увидела входившего молодого человека и остановилась среди мастерской, стараясь закрыть грудь голубым покровом, совершенно смутившись и дрожа всем телом.