Ни по преданиям, ни по сказкам бабкиным, никогда не предполагалось, что у человека, попавшего в рай, может быть такое поганое настроение, какое было сейчас у Антона Ивановича Сниткова. Он возвращался из библиотеки, где только что вычитал пояснение к слову «рай».
– Врут, собаки! – ругался Антон Иванович. – Сволочи, а не составители. Господь прав!
Хотя внешний облик райского антуража полностью соответствовал энциклопедическим описаниям и павлинов, и цветов, казалось, было больше обычного, и лица у обитателей были, как назло, улыбчивее, чем прежде, однако всё это только больше угнетало Сниткова. Мысль о предстоящей дуэли на пулемётах вселяла такой страх, что окружающее благообразие смотрелось сплошным издевательством накануне приближающегося кошмарного ритуала.
– Что-то ты бледен, друг мой, – услышал Снитков, поднял голову и увидел Ван Гога.
– Что надо?! – Снитков остановился.
– Как что? Ватмана, – попросил Ван Гог, не церемонясь. – Подари весь. Зачем он теперь тебе?
– Рано вы меня хороните! – прошипел Антон Иванович, ещё больше побледнев.
– Почему рано? По-моему, так пора, – нахмурился художник. – Вон как побелел... Это ошибка. Эдак Лермонтов в тебя сразу попадет. Ты бы лучше позеленел: в траве камуфлироваться будет легче. Кажется, так косоглазый учит?! Хочешь, щеки под хаки разукрашу?
– Что, мало ватмана наворовал, уголовник? Кончился ватман?
– Мало, – кивнул Ван Гог, – кончился. Ты прав. Хочешь посмотреть?
Не имея ни малейшего желания, а только повинуясь долгу, обязанности отчитаться перед Господом, Снитков поплелся за художником. Дошел до центральной площади – и ахнул. На пятнадцати вывешенных листах была начерчена вся секретная деталировка, а также сборки пулемётных узлов с угловыми штампами, грифами и прочими причиндалами, которые полагаются в таких случаях. Наряду с подписями Господа Бога и Антона Ивановича красовались размашистые росчерки Ван Гога в графе «Принято». А хмурые обитатели рая, столпившись вокруг, шумели, спорили либо же понимающе качали головой.
– Разойдись! – крикнул Снитков, хватаясь за сердце.
И неизвестно, чем бы все это закончилось для директора завода, как вдруг в чаще заработал бульдозер и под визг и крики двинулся прямо на экспозицию, сметая всё на своем пути.
– Спасибо, спасибо, Господи, – шептал Снитков, любуясь красивым усатым лицом ангела, хладнокровно перемещавшего рычаги восьмицилиндрового агрегата.
Эпилог
Длинная пулемётная очередь срезала несколько папоротников и разрыхлила землю возле позиции противника. Снитков, тяжело дыша, снова присмотрелся в квадратную рамку прицела. Оставшиеся кусты зашевелились, и появилось улыбающееся лицо Лермонтова, который, поправив флажок, облокотился на пулемёт. Снитков вопросительно повернулся в сторону бункера и встретился глазами с Господом Богом. Тот покривился и сделал жест рукою: «ложись!» Снитков закусил губу, застонал от досады и сполз в лунку, кашляя от пороховой гари и дымящейся заводской смазки. Несмотря на каску, в правом ухе звенело, а плечо побаливало от сильных толчков отдачи.
– Да-а, Антон Иванович, – засмеялся Лермонтов, – хреновый из тебя дуэлянт! А ну как убью? Что с заводом будет? На кого такую махину бросишь? Ты хоть заместителя оставил в завещании?
Снитков молчал, нюхая влажную почву, и подтягивал выпирающие части тела, в ужасе ожидая ответную очередь.
– Зря мы пулемётную дуэль затеяли, – продолжал Лермонтов. – Неизвестно, сколько времени потратим. С гранатами у нас бы дело куда быстрее пошло. Так, может, переиграем?
Снитков молчал.
– Стреляй, Миша! – не выдержал Эйнштейн, крикнув откуда-то из-за дерева. – Твоя очередь!
– Да-да, правильно, моя очередь... – Лермонтов задумался, с сожалением глядя в сторону своего секунданта. – Что-то уж больно я разговорился... Извините, что испытываю ваше терпение, господа.
Он дал короткую очередь в воздух. Встал в рост. И приложился к банке пива, которую вытащил из кармана.
– Огонь! – закричал Господь Бог из бункера. – Огонь!